75 
– Папа? – сказал я. – Папа?
Его глаза открылись, он встал, прядь волос топорщилась. Он выглядел изнуренным.
– Ты здесь?
– Да, – сказал я, – здесь.
– Ты взял такси?
– Да.
– Я удивился, когда оно подъехало.
– Я попросил высадить меня в начале дорожки.
– Очень благоразумно.
Его взгляд был затуманенным, и до меня дошло, что он нервничает; он выпил, потому что разволновался из-за того, что я приезжаю. Нас было только двое в этом большом пустом доме посредине мертвой зимы.
– Из школы звонили, – сказал он. – Чертово дурацкое дело.
– Знаю.
– Ради Христа, если ты делаешь такого рода вещи, не попадайся.
– Я и не попался. На меня донесли.
– Тогда не имей дело с тем, кто может на тебя донести.
Я прошел за ним на кухню.
– Ты голоден?
– Немного. Да. Как всегда после поездки.
Он сделал мне сандвич, неаккуратно разрезанный и плохо намазанный маслом – кухня не его место, к тому же он торопился и был нетерпелив, но я хотел есть, так что все сожрал.
– Видел брата?
– Нет, – сказал я. – Он сейчас сильно занят, я очень редко его вижу. Ты получал весточку от мамы?
Он покачал головой.
– Я тоже, – сказал я, что также было ложью.
– Надеюсь, ты привез хорошую книжку, – сказал он. – Тут больше нечего делать зимой. Хочешь молока?
– Спасибо. Я наелся.
– Я постелю тебе в маминой комнате. Мы не топим наверху.
– Да. Хорошая мысль.
– В таком случае спокойной ночи, Саймон.
– Спокойной ночи, папа.
Он слегка махнул мне рукой.
Ночью я проснулся. Почувствовал какое-то движение. В конце коридора включился свет. Я услышал, как дверь холодильника открылась, потом закрылась. Шаги направились в гостиную. Я полежал еще несколько минут, ожидая, что затем произойдет. Но вскоре снова заснул.
Это было бодрое утро, снег блестел на солнце так ярко, что приходилось щуриться. Сосульки свисали с крыши, словно стекло. Вода так и текла с карнизов. Звук напоминал дождь. На земле было даже несколько прогалин, и в воздухе пахло теплой землей. Я надел ботинки и вышел наружу. Было слышно, как внизу, в овраге, бежит наш маленький ручеек. Я обычно ходил туда весной, когда земля была еще мокрая, а сейчас я смотрел в сторону ручейка и гадал: что не так? Почему я несчастлив, неужели несчастье во мне?
В дальнем конце наших владений я слышал карканье вороны. Ворона каркала и каркала, а потом медленно поднялась в воздух, по-настоящему медленно, махая крыльями, и исчезла за горой.
Я никогда не имел склонности к деревенской жизни, если вы понимаете, что я имею в виду, слишком много пространства, мало что происходит, и холмы все тянут – ся и тянутся в никуда. Словно существовал некий запах, который мне не нравился. Я вернулся в дом и разжег огонь. Запах дерева, его треск улучшили мое настроение, оно стало не таким безрадостным. Не знаю, как можно жить в таком чертовом доме совершенно одно – му. Я бы сошел с ума. Я подумал, что, когда вернусь в город, обязательно позвоню Харперу, достаточно ему уклоняться от своих обязанностей, пусть приедет и про – ведет хоть какое-то время со стариком. Господи Иисусе, что за траханые вороны. Кар, кар, кар. Этот звук проникает прямо в душу, прямо в ее пустоту.
В тот вечер мы отправились в Хидден-Велли, сидели в шале, попивая кофе и глядя на лыжников. Обычно мой отец не выглядит щеголем, но сегодня он надел какую-то сумасшедшую шапку с висящими ушами, что делало его похожим на бассет-хаунда. Шапку эту в другой день он вряд ли бы надел. Мы прекрасно провели время, вдыхая свежий ветер. Временами он не мог что – то вспомнить. Я упомянул о чем-то, что было прошлым летом, и он вроде как затряс головой.
– Нет.
Он сказал это немного механически, как будто говорил уже не раз.
– Ничего, – сказал я, – когда-нибудь это к тебе вернется.
– Будем надеяться, что нет.
Я посмотрел на него и осознал, что он шутит.
– Как звали твою подружку, когда ты был в армии?
– Мы называли ее Мощный Атом. Она была хрупкая, с ярко-рыжими волосами.
– Ты любил ее?
– Нет. На самом деле нет. Она вышла замуж за очень приличного парня. Летал на аэропланах. Разбился незадолго до конца войны. Нашли только его ботинки. Стыд и срам.
– Вместе с ногами?
– Не знаю, Саймон. Никогда не спрашивал.
И тут на его лице появилось отсутствующее выражение. Я гадал, не думает ли он о маме, которая не пишет.
За окном сорвалась и разбилась о землю сосулька.
75 
