46 
Ради языческого удобства он уже сменил свою церковную одежду на батистовую рубашку и брюки из оленьей кожи. Каждые несколько шагов он оборачивался, впивался в Лауру взглядом, открывал рот, чтобы что-то сказать, но потом захлопывал его и продолжал движение. Повторив этот ритуал несколько раз, он сократил его до покачивания головой и взъерошивания рукой волос, и в конце концов стал выглядеть именно таким диким и опасным, каким его считал Довер.
Наконец он остановился и, стоя спиной к Лауре, оперся кулаком на каминную полку и очень мягко произнес:
— Предполагается, что я не должен богохульствовать, верно?
Лаура покачала головой.
— Только по большой необходимости.
Он развернулся лицом к ней.
— А что бы ты могла счесть большой необходимостью? Проснуться голым в непонятно какой постели, не представляя, кто ты такой? И внезапно обнаружить, что собираешься стать мужем женщины, которая клянется, что у тебя не хватало здравого смысла, чтобы ее поцеловать? Или вместе с остальными деревенскими Ардена узнать, что ты будешь новым приходским священником на деревне? — Он повысил голос. — Ты не думала, что эту маленькую деталь сначала нужно было обсудить со мной, а потом уже делиться ею со всеми?
— Я говорила тебе, что мне нужно поговорить по очень важному вопросу с преподобным Тилсбури. А что может быть важнее, чем наше с тобой будущее? — Лаура чопорно сложила руки на коленях. — Я думала, ты будешь только рад узнать, что я договорилась о приходе для тебя. Арден очень маленький приход, но когда ты объединишь доходы, которые будешь получать от прихожан, с деньгами, которые поместье зарабатывает на овцах, мы сможем неплохо жить. Мы не будем богаты, но и нуждаться не будем.
Николас вздохнул.
— Я ценю твою практичность, но что, если я не желаю становиться священником? Такая мысль не приходила тебе в голову?
— А почему бы тебе этого не желать? На самом деле нет в этом ничего такого — просто бракосочетания, отпевания и иногда крещения. Мой отец несколько месяцев учился этому дома, но когда принял сан, то был очень разочарован легкостью процедуры. Епископ просто спросил его, тот самый ли он Эдмунд Фарли, сын старого Аурелиуса Фарли Фламстеда, потом похлопал по плечу и пошел с ним смотреть всякие непристойности.
— По крайней мере, мне будет чего ждать, — пробормотал Николас, проводя рукой по волосам.
— Знаешь, я могу помочь тебе учиться, — серьезно сказала Лаура. — Я свободно знаю идиш и греческий.
— Какой энтузиазм. Наверное, тебе самой лучше стать новым приходским священником Ардена.
Он сжал зубы и, рывком открыв дверцы секретера, стал распихивать в стороны потрепанные бухгалтерские книги в кожаных обложках вместе с обрывками пожелтевшей писчей бумаги. Из глубины появился хрустальный графинчик, который Лаура никогда прежде не видела.
Пока он вытаскивал из тайника графин, Лаура выпрямилась, удивляясь, откуда он мог узнать, что там его можно найти. Судя по толстому слою пыли, покрывавшему стеклянную поверхность, бренди стояло там уже очень давно.
Когда он перенес графинчик на поднос для чаепития и нашел чистый бокал, Лаура откашлялась, что, как она надеялась, показывало ее хорошие манеры.
Николас выдернул стопор из горлышка графина.
— Мне неловко об этом говорить… — бросила она пробный шар.
Он плеснул в бокал порцию алкоголя.
— Особенно в такой неподходящий момент …
Он поднес бокал к губам, и его яростный взгляд придал ей смелости.
— … но ты никогда не балуешь себя алкоголем.
— Ад и преисподняя! — Николас грохнул бокал на поднос, добрая половина бренди выплеснулась через край расширяющегося кверху сосуда.
Его ругательство повисло в воздухе, словно предупреждающий раскат грома. Лаура не знала, то ли ей пригнуться, то ли бежать к двери. Но по его лицу стала медленно расползаться улыбка. Улыбка такая чувственная, что у Лауры сами собой поджались пальцы ног и ей вдруг стали тесны туфли.
— Это было изумительно, — объявил он. — Чертовски изумительно!
Она округлила глаза, когда он поднял бокал и влил в себя оставшееся бренди. Обвел языком губы, чтобы не упустить ни капли, словно это был сладчайший нектар, и прикрыл глаза с выражением на лице чистого, ничем незамутненного счастья. Когда он снова открыл глаза, они сверкнули решимостью. Он снова наполнил бокал, поднял его в тосте, выражающем неповиновение, и покончил с его содержимым.
46 
