16 
— Я — француз, — холодно подтвердил он. — В последний раз, мадемуазель. Как вы миновали швейцаров?
Виктория вспомнила двух мужчин, охранявших вход в здание: волосы одного отливали золотом так же, как у стоящего сейчас перед ней мужчины — серебром; волосы другого швейцара мерцали, словно насыщенное красное дерево.
Их красота бледнела в сравнении с красотой их работодателя.
— Я сказала им, что мне нужен покровитель, — кратко ответила она. Гадая, поверит ли он ей.
Гадая, почему не поверит.
— И они впустили вас? — язвительно спросил он, серебряные глаза предупреждающе сверкнули.
Виктория распрямила плечи.
— Я не имею привычки лгать, сэр.
— Неужели?
В его голосе отчетливо слышался цинизм.
«Как вас зовут, мадемуазель?
— Мэри», — прозвучало в ее ушах.
— Нет, — подтвердила Виктория, — не имею.
— На улицах женская девственность оценивается в пять фунтов.
Она цеплялась за свою гордость. Это чувство было гораздо удобнее, чем страх.
— Я вполне осведомлена о том, сколько стоит женская девственность.
Репутация. Положение.
Жизнь…
— Тогда почему вы запросили сто пять фунтов?
Потому что не ожидала получить их.
— Вы думаете, что женская девственность не стоит такой суммы, сэр? — с вызовом сказала она.
— Я считаю, что женщины — и мужчины — стоят куда дороже, чем сто пять фунтов, — многозначительно ответил он.
Это был не тот ответ, которого ждала Виктория.
— Потому что вам нравится лишать женщин девственности, — презрительно сказала она.
— Нет, мадемуазель, потому что я был продан за сто пять фунтов. Но вы уже знали об этом, не так ли?
Слова эхом отдались в ее ушах.
«Вы продали с аукциона своё тело, мадемуазель. Уверяю, это превращает вас в шлюху.
— А вы купили мое тело, сэр. Во что это превращает вас?
— В шлюху…»
Виктория внезапно поняла, где она видела его глаза: она видела их, прочесывая улицы Лондона в поисках респектабельной работы. У бездомных был тот же самый безжизненный взгляд. Мужчины, женщины и дети, каждодневная жизнь которых — голод, холод и безысходность.
Мужчины, женщины и дети, которые изо дня в день торговали собой, крали и убивали, чтобы выжить, пока другие вокруг них умирали.
Ее сердце сильно ударилось о ребра.
— Кто вы? — прошептала она.
— Я сказал вам, кто я. Я — Габриэль.
Владелец.
Шлюха.
Но не по своему выбору.
Он ничего этого не выбирал.
Бедность лишала мужчин — так же как и женщин — права выбора.
— Я сожалею, — сказала Виктория. И сразу же осознала, что сделала ошибку.
Мужчина, который выжил и достиг такого положения, не примет жалости.
Он и не принял.
Он молча загородил ей выход, черные шелковые брюки задели голубую кожу подлокотника кресла в стиле королевы Анны.
— О чем вы сожалеете, мадемуазель? — спросил он так тихо, что ей пришлось напрячься, чтобы расслышать его.
Виктория отказалась отступать, и в прямом, и в переносном смысле.
— Я сожалею, что вас продали против вашей воли.
— Но это произошло не против моей воли, мадемуазель, — вкрадчиво возразил он. — Или тот человек забыл сказать вам об этом?
— Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить. — Виктория проигнорировала его упоминание о «человеке». — Наши желания тут не причем.
Его ноздри слабо раздулись.
— И вы сделали этой ночью то, что должны были сделать?
Виктория сжала губы.
— Да, сегодня ночью я сделала то, что должна.
— Вы согласились придти в мой дом и продать с аукциона свою девственность.
В ней вспыхнул гнев; она подавила его.
— Я не соглашалась, но да, я пришла сегодня в ваш дом именно с этой целью.
— Значит, вы невольная сообщница, — подначивал он.
— Я не сообщница.
— Но вы здесь из-за мужчины.
Да.
Виктория напрягла спину, шерсть натирала все еще набухшие соски.
— Я сказала вам, что не знаю человека, о котором вы говорите.
— Так кто же послал вас в мой дом, мадемуазель?
— Прости… — нет, Виктория не назовет женщину, которая помогла ей; женщины — и мужчины — делали то, что было необходимо сделать для того, чтобы выжить. — Друг сообщил мне, что ваши клиенты будут… щедрее, чем мужчины на улице.
— И этот друг… — он намеренно подражал ее неуверенности, — он мужчина или женщина?
16 
