103 
– Убери руки, Малыш! – велел Розан. – Нам тоже не нужны неприятности.
– А если не уберу? – сощурил синие глаза Егор.
Розан пожал плечами:
– Ты не оставишь мне выбора.
– И ты способен завалить мужа хозяйки?
– Если Коваль прикажет, я не то еще сделаю! – ощерился Розан. – А ты, как я слышал, ей не муж, так что убери свои руки, Малыш!
Егор заглянул Марине в глаза, надеясь, видимо, что все это – просто ее очередная дурь, что она сейчас заплачет и вернется к нему.
Но никогда в жизни Коваль не была так серьезно настроена, как сейчас.
– Детка, родная моя, неужели ничего нельзя исправить? Я же жить без тебя не смогу, любимая моя…
Марина выдернула руку и, отворачиваясь, сказала ему:
– Прощай, Малыш! А «бэху» подари своей москвичке – мне такая тачка не по статусу, я ж бандитка, а не жена мэра! Прости, если я тебя когда-то обидела, не держи зла!
Садясь в стоящий за воротами «хаммер», Коваль услышала выстрелы и взрыв – во дворе факелом вспыхнула черная «бэшка»…
Джип рванул с места, унося ее из этого дома, от этого человека, вырывая из сердца с кровью почти три года жизни. Она так любила его, а он предал так жестоко, по такому мелкому поводу, что даже странно было – ведь прежде вытаскивал из куда более крупных переделок, а теперь сдал на ерунде. Нож в спину…
Силы покинули ее. Там, у Егора, она держалась, но теперь больше не могла. Хорошо еще, что не заревела, как девчонка. Просто закрыла глаза и задремала на плече у Макса.
В выходной Розан, желая встряхнуть своего босса немного, устроил пикник на всю ораву. Созвав всех на большую поляну в лесу, куда еще с Мастифом ездили, сам лично жарил мясо. День стоял теплый, ясный, все пили вино, пиво, ели фирменные розановские шашлыки и ржали до упаду.
Как обычно, кроме Коваль, здесь не было женщин. Ее верная братва веселила хозяйку, как могла. Кто-то включил Маринин любимый шансон, открыв багажник машины, чтоб громче орало. Марина подпевала, а Розан, отсидевший восемь лет за «нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть», как это называлось у ментов, утирал скупую мужскую слезу.
– Не кисни, Розан! – приказала Коваль, обнимая его. – Ты посмотри, как хорошо сидим! Пацаны, такой кайф, я ведь только с вами и могу быть собой! Ну, какая я, на фиг, жена мэра?
Бойцы заржали, вполне согласные с ней. Они все хорошо знали Марину, не раз видели, какая она бывает, если ее достать. И уж точно, меньше всего она годилась для роли мэрской жены. Не по понятиям как-то…
Поупражнявшись в стрельбе, Коваль вдруг почему-то вспомнила, как на этом самом месте, на таком же точно костре, умирал на ее глазах Череп. Настроение испортилось, но она сдержалась, чтобы не обижать расстаравшегося для нее Розана. Сидя на капоте «хаммера», окликнула:
– Розан, налей-ка еще, и давай с тобой на «ты» переходить – задолбало меня, что ты по имени-отчеству все время.
– Идет, – согласился он. – Что, и целоваться будем?
– Совсем-то не борзей! – засмеялась Коваль, вытаскивая сигарету.
– Уж и помечтать нельзя! – вздохнул Розан.
– Помечтать – можно, но осторожно и не вслух. Ладно, пацаны, вы тут гуляйте, сколько влезет, а я домой поехала – глаза слипаются, спать хочу.
Леха сел за руль, Марина с Максом – сзади. Хотя он и говорил, что должен быть впереди, но она настояла:
– Люблю по дороге подремать на широком мужском плече! – А про себя подумала, что нечего тогда было затевать всю эту возню с Малышом, если не можешь спокойно переносить одиночество.
Включив дома аквасауну, она долго лежала в ней, вдыхая запах египетского масла. Хотелось поплакать, но слез не было, и Марина пошла в кабинет, совершенно голая и распаренная, с мокрыми волосами, скрученными в узел на затылке. Из сейфа вынула единственную оставшуюся после Мастифа кассету – ту, где был Череп. Отпустив горничную и охрану отдыхать, завернулась в махровый халат и села в кресло перед горящим камином. Долго вертела в руках пульт от видеодвойки, все не решаясь никак включить ее. Прошли годы, да и любви ведь к Олегу не было, только благодарность за науку и его отношение, а все равно было больно вспоминать. Марина почему-то особенно отчетливо помнила его лицо – шрам через левую щеку, звериный оскал, когда он злился… или радостный блеск в глазах, когда она прижималась к нему…
Он ее любил, погиб из-за нее, зная до последней секунды своей жизни, что надменная и своенравная красотка только спала с ним и не больше. А тот, кого она действительно безумно любила, сейчас предал ее, убил, можно сказать.
103 
