очень нудно 
37 
Шелковистые волосы коснулись лица молодого человека. Ладонь Древней оперлась на его плечо, а затем что-то горячее и мягкое опустилось на его согнутое колено, что-то тяжелое, вдавившее его ногу в песок.
Подошвой же второй ноги Тенгиз ощутил нечто похожее на спинку персидской кошки – покрытую мягким пухом голень Древней.
Запах ее тела стал густым, как патока.
– Как тебя зовут? – спросил молодой человек, не слишком рассчитывая на ответ.
– Ласкающий Ветер.
Низкий вибрирующий голос. Глубокое чувственное контральто. Даже спустя несколько секунд казалось, что отпечаток этого звука хранится темнотой.
«Ласкающий Ветер», – вспомнил Тенгиз. Да, именно так назвал ее Анк. Брат…
– Ешь!
Рука Древней нашла руку Тенгиза и вложила в нее жирный ком размером с голову младенца. Довольно увесистый ком.
Тенгиз вдруг ощутил зверский голод. Он жадно вонзил зубы в липкую вязкую массу… и вкус оказался выше всяких похвал. Жирная, пряная, сладко-соленая, сочная – пища, казалось, таяла во рту. Настоящая кулинарная симфония! Шедевр, посрамляющий даже изыски китайской кухни.
Тенгизу удалось угадать лишь немногие «инструменты» этого «оркестра»: орех, морские водоросли, мед… И он сам не заметил, как проглотил последний кусочек.
Ласкающий Ветер поймала руки Тенгиза и, наклонясь, принялась вылизывать его пальцы быстрым язычком.
Долго, тщательно. Покончив с руками, обхватила, прикрыв ладонями уши, голову Тенгиза, подтянула к себе поближе и облизала его липко-пряные от чудной, восхитительной пищи губы и подбородок.
Тенгиз не противился. Он погрузился в состояние блаженной покорности. Только глуповато улыбался, когда порхающий мокрый язычок обегал контур его припухших губ.
Да, большой мир сузился до ничтожной норки в бархатной темноте.
И Ласкающий Ветер заполнила эту норку целиком. За ней не было ничего. Совершенно ничего. Он даже ничего не слышал, кроме шороха прижатых к ушам ладоней.
Пальцы Древней, зарывшись в волосы, переползли на затылок Тенгиза, сжали его слегка, потянули вниз. Твердый сосок коснулся губ Тенгиза, приоткрытых, еще ощущающих скользящие прикосновения быстрого язычка. Твердый, чуть-чуть шершавый сосок протолкнулся между зубами, и горячая струйка молока обрызгала язык. Тенгиз сделал вынужденный глоток, еще один… И присосался к груди Древней, как настоящий младенец. Молоко было так же восхитительно, как и сама Ласкающий Ветер.
И так же оригинально. Тенгиз пил то из одной, то из другой груди, а пальчики Древней гладили его колючие от отросшей щетины щеки с такой нежностью, словно вместо колючих волосков под ними был китайский шелк.
Сладкий ручеек иссяк, Тенгиз откинул голову назад… и затылок коснулся песка. Он сам не заметил, как оказался лежащим навзничь. Древняя с воркующим горловым звуком разлеглась на нем – огромная довольная кошка, – прижалась к Тенгизу всем обжигающе горячим телом, заставила почувствовать каждый кусочек своей кожи. И каждый кусочек кожи Тенгиза впитал всю силу ее желания. Пальцы Тенгиза вонзились в упругость напрягшихся ягодиц Древней. Он стиснул их, не думая о том, что может причинить боль. Нет, он даже хотел причинить боль!
Ласкающий Ветер с силой уперлась ладонями ему в грудь. Так, что песок захрустел, проседая, под лопатками Тенгиза. Спина Древней выгнулась почти под прямым углом, затем она одним плавным движением, превозмогая силу его рук, оторвала себя от чресл Тенгиза… чтобы мигом позже идеально точным движением раздвинутых бедер накрыть его, упасть стремительно, с отчетливым страстным звуком, с резкостью, вытолкнувшей хриплый стон из горла Тенгиза. Женская плоть судорожно сжалась вокруг мужской плоти…
Зеленый туман, вспыхнув, разлился в сознании Тенгиза… И погасил его.
Косматое существо размером с медведя-двухлетка брело по заснеженному лесу. Существо было покрыто рыжей свалявшейся шерстью и все же больше походило на человека, чем на хищного зверя. Но не было ни зверем, ни человеком.
Тенгиз смотрел на существо снаружи и изнутри. Снаружи он видел широкие короткопалые подошвы, проминающие неглубокий снег, сутулую спину, раздувающиеся бока. Изнутри он видел боль, слабость, одиночество и невероятный голод. Голод, который невозможно утолить ни теплой кровью зайца, затаившегося под стволом упавшего, полузанесенного снегом дерева, ни орехами из беличьей кладовой, которую существо чуяло в пятидесяти шагах. Иной голод. Голод руки, чьи сосуды перетянуты жгутом. Руки, которая медленно умирает, лишенная притока жизни из большого и сильного тела. Именно из-за этого подгибались колени существа и все медленнее бились оба его сердца.
37 
