26 
— Эй, — мягко сказала я. — Что с тобой происходит?
— Ой…, да почти ничего.
Мы обе хихикнули. Я испытала облегчение, что, даже если моя сестра, возможно, сошла с ума, у нее осталось чувство юмора.
— Тара Сью… — я прошла к кровати, чтобы взглянуть на Люка. — Ты единственная из моих знакомых, кто ненавидит сюрпризы так же, как и я. Разве небольшое предупреждение — это так сложно? Ты могла мне позвонить. Написать на электронную почту. Послать мне эссе на тему «Как я провела лето». Вместо этого мне позавчера ночью позвонила мама.
Прошло долгое молчание.
— Она на меня злится?
— Она всегда злится, — разумно ответила я. — Если ты хочешь знать, как она отреагировала на Люка… ну, я думаю, если бы ей, хотя бы раз, пришло в голову, что одна из нас может совершить непростительный грех и сделать ее бабушкой, она бы нас стерилизовала до периода полового созревания. К счастью для Люка, мамочка не очень-то думает наперед.
Теперь Тара словно плакала.
— С ним все в порядке?
— Замечательно, — тут же ответила я. — Он здоров и хорошо кушает.
— Я полагаю… я полагаю, что ты теряешься в догадках, почему я оставила его с мамой.
— Да. Но прежде, чем ты мне об этом расскажешь, где ты находишься? В той клинике, о которой мне рассказала Лиза?
— Да, я попала сюда прошлой ночью. Это милое местечко, Элла. У меня личная комната. Я могу приходить и уходить, когда хочу. Они сказали, что мне желательно остаться здесь хотя бы месяца на три.
Я ошеломленно молчала. Почему три месяца? Откуда они знали, сколько времени необходимо, чтобы решить проблемы Тары? Они что, прикинули и решили, что ее безумие стоит трех месяцев? Явно, что если бы она была психопаткой или склонной к самоубийству особой, они бы пожелали оставить ее на более долгое время. Возможно, они не хотели говорить Таре правду, что она записана в их дополнительную местную программу? Я сразу захотела задать с дюжину вопросов. И все из них были настолько срочными, что создали затор, и я не могла издать ни звука. Я прокашлялась, пытаясь очистить горло от скопившихся слов, которые на вкус были солеными.
Как будто ощутив мою беспомощность, Тара заговорила:
— Мой друг Марк купил мне билет на самолет и всё устроил.
Марк. Тот женатый мужчина.
— Ты хочешь там быть? — мягко спросила я.
Вздох.
— Я не хочу быть нигде. Элла.
— Ты уже с кем-нибудь разговаривала?
— Да, с женщиной. Доктором Джеслоу.
— Тебе она понравилась?
— Она показалась мне очень милой.
— Как ты думаешь, сможет ли она тебе помочь?
— Я так полагаю. Не знаю.
— О чем вы говорили?
— Я рассказала ей, как оставила Люка с матерью. Я не собиралась поступать так — просто оставить ребенка.
— Можешь ли ты мне сказать, почему ты так поступила, милая? Что-то случилось?
— После того, как вышла из больницы с Люком, я поехала домой в квартиру с Лизой на пару дней. Но всё было так странно. Ребенок казался не моим. Я не знаю, как должен вести себя родитель.
— Разумеется, нет. Наши родители совсем не были настоящими родителями. У тебя не было примера, которому ты могла бы следовать.
— Казалось, что я не могу ни секунды находиться в своей шкуре. Каждый раз, посмотрев на Люка, я не знаю, чувствую ли я то, что должна чувствовать. И потом стало казаться, что я отплываю из собственного тела и ускользаю. И даже, когда я приходила в себя, я была словно в тумане. Я полагаю, что я все еще в тумане. Мне это совсем не нравится. — Долгое молчание, а потом Тара осторожно поинтересовалась, — я схожу с ума, Элла?
— Нет, — тут же ответила я. — У меня возникала та же проблема пару раз. Терапевт, к которому я ходила в Остине, сказал, что это своего рода отходной путь, который мы вырабатываем для себя. Способ пережить травму.
— Ты все еще испытываешь подобное?
— Чувство, словно я вне своего тела? Нет, уже давно. Терапевт может помочь попасть тебе туда, где это прекратиться.
— Знаешь ли ты, что бесит меня, Элла?
Да. Я знала. Но все равно спросила:
— Что?
— Я пытаюсь думать о том, каково было жить с мамой и ее истериками, и всеми этими мужчинами, которых она приводила в дом…, а единственное, что я ясно помню, это только то время, когда я была с тобой…, когда ты готовила мне ужин в тостере и читала истории. Что-то вроде этого. А остальное — большой пробел. И когда я стараюсь что-то вспомнить, я начинаю чувствовать испуг и головокружение.
26 
