очень нудно 
90 
Но взять на хапок не удалось.
– Кто это? – осведомился изнутри мужской голос. С большим подозрением осведомился.
– Я,– честно сказал Ласковин. И добавил: – Открывай, брат. Ужин пришел.
И приготовился вышибать дверь: слишком уж дешевая покупка.
Но тот, кто внутри,– купился.
Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял квадратного телосложения мужик и подслеповато щурился в темноту.
– Заходи,– сказал он.– Я думал, ты к двенадцати…
Что он думал кроме этого, Ласковин не узнал. Потому что пробил май-гери в обтянутую джинсами выпуклость. Даже очень толстая джинсовая ткань – неважная защита от май-гери. Даже если удар в четверть силы – Ласковин не собирался сделать квадратного евнухом. Пока не собирался.
– Уй,– придушенным голосом сказал коренастый.
Ему было очень больно, и Ласковин немедленно применил обезболивающее: ребром ладони по шее.
С «медиумом» в руке он ворвался внутрь…
Врагов больше не было. Квадратный, обмякшей тушей валявшийся на полу, был единственным.
Просторная комната. Диван, стол, телевизор, испускающий мыльную пенку, огромный портрет Лешинова в черном облачении, занавеска, похожая на американский флаг…
Ласковин отдернул ее.
Прислонившись спиной к стене, в крохотном чуланчике сидел Федя.
– Федор! – позвал Ласковин.
Парнишка повернул голову. Лицо его было в ссадинах, а глаза пустые, как экран отключенного монитора.
Ласковин сунул пистолет в кобуру, потряс парня за плечо.
– Ну же, дружище,– с беспокойством проговорил он.– Очнись, это я!
Федя смотрел не мигая… и не узнавал. Ласковин шепотом выругался. Похоже, накачали парня какой-то дурью.
– Вставай! – Ласковин потянул Федю за руку.– Вставай, Федор, пойдем отсюда!
Парень поднялся. Похоже, просто отреагировал на слово «вставай».
Не отпуская руки, Андрей повел его к двери. Федя медленно переставлял ноги. Как тяжелобольной. Переступая через тело квадратного, споткнулся, и Ласковин с трудом удержал его от падения.
Оказавшись на темной лестничной площадке, Федя уперся, не желая двигаться дальше. Андрею пришлось приложить силу, чтобы свести его вниз. В итоге до машины они добирались минут пять. Наконец Ласковин усадил парня на заднее сиденье. И выехал на Гривцова.
Половина дела сделана. Ласковин освободил одного из двоих. Но никакого удовлетворения не испытал. Юра по-прежнему оставался в руках Лешинова, а вид Феди внушал серьезные опасения. На Вознесенском Ласковин остановился и, сняв куртку с совершенно безучастного парня, проверил его руки. Он был бы рад обнаружить след укола, но не обнаружил. Андрей вспомнил, как Лешинов демонстрировал ему «борьбу с преступностью», и помрачнел. Враг оказался способным на действия, бороться с которыми Андрей не умел. Он заскрипел зубами. Ярость жгучей волной поднялась изнутри.
«Спокойней»,– приказал он себе, и ярость ушла вглубь, затаилась, пульсируя где-то внутри, как огонь в газовой топке.
У Андрея оставался единственный козырь. Он вышел из машины, взял трубку таксофона…
– Слушаю,– раздался певучий баритон Зимородинского.– Андрей, ты?
– Я,– сказал Ласковин.– Слава, срочно нужна помощь!
– Что? – ровным голосом спросил Вячеслав Михайлович.
– Федор. И Юра. Я еду к тебе.
– В зал,– уточнил Зимородинский.
– Они… – начал Андрей.
– Потом,– перебил сэнсэй.– Не по телефону. И положил трубку.
Пустой и потому кажущийся непомерно огромным зал. Озабоченное лицо Зимородинского. Неподвижное, восковое лицо Феди. Хорошее юное лицо. Княжеский отрок из отечественной киношки.
– Да… – тянет Зимородинский, осторожно, как к чему-то хрупкому, прикасаясь к вискам юноши. На правом – кровоподтек, уходящий под ровную границу волос.
Ласковин всегда обращал внимание на руки людей и вдруг впервые замечает, какие тонкие пальцы у сэнсэя. Как можно драться такими пальцами? Как можно такими пальцами пробивать накачанные мышцы брюшного пресса? Однако можно.
– Да-а… – тянет Зимородинский, отодвигается от Федора, дергает себя за ус.– Да-а… Он поворачивается к Андрею:
– Ошибся ты, охотник…
«Почему охотник?» – удивляется Ласковин. Никогда Слава не называл его так. Андрей смотрит на Федю. На светлые полоски усиков над распухшей губой. Лицо восковой фигуры…
«Ты ошибся, охотник…»
Снова ярость – как бритва по живому телу.
У Андрея темнеет в глазах. Нет, светлеет, горит – больно!
Серые, блеклые, как запотевшее стекло, глаза Феди.
90 
