Лёгкий, ненавязчивый романчик 
47 
— Жива, — констатировал он и тут же ужаснулся тому, что сказал.
Господи, как же она может быть не жива? Ведь это же Тина! Такой же родной ему человек, как жена, как дочь! Хватит Валерия Павловича, хватит Ашота, сколько можно потерь? На мгновение возникло в его сознании видение их прежней, такой родной, старой ординаторской, в которой собирались они все. Вот Валерий Павлович читает медицинский журнал, вот Ашот переставляет крошечные шахматные фигурки, вот строчат девочки в историях болезни, вот он сам с сигаретой у подоконника, на котором одиноко стоит старый цветочный горшок с обезьяньим деревом; ствол у него еще твердый и толстый, а листья уже хиреют и опадают, как всегда бывает с этим деревом осенью, и он посыпает их пеплом своей сигареты под протестующие, но робкие Мышкины взгляды. А вот в ординаторскую, улыбаясь и что-то говоря, входит Тина. Она запыхалась и еще не застегнула халат, но глаза ее весело блестят, а на курносом веснушчатом носу выступили крошечные капельки пота. Она, не стесняясь, вытирает нос кусочком бинта и носком туфли пытается примять отошедший кусок линолеума на полу, одновременно энергично жестикулируя рукой и говоря им всем что-то веселое, важное, дорогое…
И эта Тина сейчас перед ним?
А сам он сейчас разве прежний, такой, какой был он тогда, возле обезьяньего дерева? Два года всего прошло, а как изменилась жизнь! И как он постарел, и как ему все надоело! Вечная погоня за деньгами, отвратительная физиономия Дорна, осторожная мордочка Мышки. Да провались она пропадом, эта всеобщая компьютеризация, эта приборомания, эта современная офисная мебель, если она ведет к разобщению душ! Нет в мире совершенства! Выкинуть бы к черту эти холодные пластиковые столы вместе с Дорном, вернуть бы старенький радиоприемник и синий продавленный диван, на котором так славно было пить чернющий чай на дежурстве и знать, что ты не один, что, если надо, тебе помогут. Вернуть бы Валерия Павловича, Ашота и Тину, оставить бы половину, самую нужную, из оборудования и взять еще одного толкового врача — специалиста по диагностике. Девчонки — пусть как хотят. Хотят — остаются, хотят — уходят… Впрочем, Тани и так уже давно в Москве нет. И наконец, как хочется по-настоящему лечить! Не метаться по трем местам за деньгами, а наблюдать одних и тех же больных от поступления и до выписки, радоваться стабилизации их состояния, ликовать в душе от того, что сделано невозможное! И приезжать на работу в одно-единственное, то самое место, где ты нужен, где тебя ждут!
Барашков опомнился. Господи, он рассуждает прямо как студент-первокурсник, не нюхавший ни пороху, ни больных. Как будто забыл, какие у них бывали больные и что такое было их лечить. Социалист-утопист чертов. А теперь самое приятное, что есть у него, работа, куда он с удовольствием ездит, — тот самый дом, где живет его старый знакомый — умный огромный сенбернар. Его по-прежнему приглашают ночевать с этим псом. Хозяева ведут подвижную жизнь — то уезжают за границу, то развлекаются по ночам. Он уже совершенно здоров, этот сенбернар, только не сразу одинаково быстро поднимается на обе лапы — видно, имеется все-таки небольшое остаточное поражение. Иногда он, Барашков, по собственному разумению колол сенбернару витамины, и тот беспрекословно подставлял ему нужный бок и спокойно терпел укол — будто отлично знал, что Барашков не будет делать ему плохого; к тому же у сенбернара даже был стимул к уколам — после каждой инъекции Аркадий всегда угощал его вкусным бутербродом из тех, что оставляли ему на ужин. Так они и ночевали вместе — Барашков и сенбернар — под светом бежевой лампы, в кресле и на ковре, понимающе поглядывая друг на друга. И не хотелось Барашкову от сенбернара возвращаться к больным. Но приходилось — деньги, деньги… Правда, сейчас положение у него приличное. Зарабатывает стабильно. «Кстати, — опомнился Аркадий Петрович и огляделся. Оказывается, в ожидании „скорой“ он так и сидел в коридоре на полу рядом с Тиной, держа ее за руку. — Надо же где-то найти документы — паспорт, страховку. И надо собрать Тину — как-то одеть или во что-нибудь завернуть».
Он посмотрел на часы. Со времени принятия вызова прошло пятнадцать минут. Положение на полу было все то же. Тина была без сознания, но дышала. Он решил, что может отойти от нее ненадолго и поискать документы.
Паспорт он нашел сразу же, как только открыл первую попавшуюся на глаза створку шкафа. На пустой полке лежали диплом, разные бумаги, свидетельство о разводе и паспорт. Страхового полиса среди них не было, и Барашков вздохнул: «Надо спросить у Людмилы, жены, есть ли страховки у нас. Все врачи думают, что страховки на фиг им не нужны — лечатся по месту работы». Решить вопрос с одеждой оказалось сложнее. Одежда была навалена в беспорядке на разных других полках в шкафу, и Аркадию почему-то стало неприятно копаться в ней. Он наугад еще раскрыл какой-то ящик и обнаружил там мужские носки.
47 
