56 
Я села, закинув ногу на ногу, и решив подождать, пока он вдоволь наболтается.
— Эллочка. Людоедочка? Людоедочка. Где-то я об этом слышал. В ГАИ, кажется. А почему Тягнибеда? В каком смысле? Прямо беда. Беда, как хороша. — Скорее всего, это оказалась лучшая шутка в его репертуаре, потому что он сильно обрадовался и минут пять заливисто хохотал, вбивая что-то в компьютере. Я закурила, не спросив разрешения.
— О! Житан? Житан! Сигареты французских шахтеров. Оч-чень крепкие. И такая нежная, высокая дама. Угощусь. — Он вытряхнул себе на стол полпачки. Мне это надоело, я выбросила окурок в открытое окно, и низким голосом, обещающим незабываемый секс, спросила:
— А не выпить ли?
Козлов, с затуманившимся взором лопотнул с сожалением «ох, на работе!»
— По кофейку, — успокоила я его. Он подпрыгнул как резиновый мячик.
— У меня как раз обед. Как раз. Внизу отличное кафе. И недорогое. То есть, приличный бар, не самый дешевый. Приглашаю. Держи. — Он протянул мне аккредитационную карточку, которая давала мне доступ к оперативным сводкам. — Если мы подружимся, — он схватил меня детской ручкой за коленку, — если подружимся, вся информация — твоя. Тебе — в первые руки. Эксклюзив. Выезд на место происшествия. Хочешь организую?
— Не хочу, — честно призналась я, вылезая из-под его потной ручонки.
В заведении, которое все же больше походило на дешевое кафе, чем на приличный бар, Камиль Козлов шумел и командовал. Я молчала, любуясь на его самодостаточность.
— Нам кофе? Кофе. Экспрессо? Капуччино? Нет, черный, без сахара. Коньяк туда. Нет, отдельно, сто грамм. Лучше пятьдесят. Пироженные? Нет, бутерброды. Не с икрой, а с ветчиной. Кофе с икрой? Бред.
Принесли мутный кофе, заветренные бутерброды и разбавленный коньяк. Увидев это изобилие, Камиль поскучнел и начал себя убеждать:
— Надо, надо устраивать себе праздники. Вот так, среди рабочего дня, с красивой женщиной, хороший обед. Надо, надо убегать от рутины.
— Камиль, три месяца назад, на кладбище Южном, во время похорон, был обнаружен труп. Есть информация о его опознании?
— Есть! — заорал он. И тихо добавил, — Но закрытая.
— А для меня?
— Беда с тобой. Узнаю. Сегодня. Приезжай вечером. Центральный парк, от фонтана вторая лавка.
Как у него все отлажено.
— Мне бы побыстрее, и я снимаю номер в гостинице.
Он поперхнулся кофе, и его прорвало. Видимо, в гостинице он ни с кем и никогда, только у фонтана и на лавке.
— Это же не интервью? Не интервью. Нет диктофона? Слушай, и не записывай. Где нарыла — никто не знает. Слушай. Тогда трупешник этот дактилоскопировали. Ведь никто его не хватился, никто не поинтересовался. А был он мужик небедный по прикиду. Документов, денег — никаких. Пустой. Только часы шикарные, мобильник дорогой, и заколка с бриллиантом на галстуке. Экспертиза показала — никто его не убивал. ИБС у него была. Старая, запущенная. И как у такого упакованного борова лекарства с собой сердечного не оказалось, просто непонятно и невероятно. В общем, умер он сам, и зачем его ночью в могилу было пихать, так и не поняли. Ничего криминального. Кроме одного. Сильно он смахивал на одного нашего городского депутата. Грача, — шепотом пояснил он. — Не так, чтобы точная копия, но очень смахивал. Рост, комплекция, рожа. Рожа. На роже была пластика — эксперты доказали. На фига? Грача, главное, на следующий день грохнули. По всему получалось, что сначала его копия, двойник от сердечного приступа помер, но кого-то это не устроило, и тогда его в натуре грохнули. А того никто и не хватился. И тогда…
— И тогда трупешник дактиласкопировали, — от злости я чуть не выплеснула в бывшего блондина мерзкий кофе.
— Да. И выяснилось. Выяснилось. А тебе зачем?
— Мне для работы, — вежливо и сдержанно улыбнулась я. — На эту тему практически ничего не писали. Подготовлю обзор самых интересных и необычных происшествий года.
— Ага. Ну вот. Там еще до того как его дактилоскопировали, обнаружили следы от сведенных татуировок. В общем, над парнем много, хорошо и дорого поработали. Пластика, сведение наколок. Это его Грач лепил. Под себя. А зачем? Фиг знает. Не раскрыто. Глухарь. Так и пиши.
— Да из кого лепил-то? — прошипела я.
— Лепил? Я че, не сказал? Витя Кабанов. Кабан. Грабежи, убийства. Двадцать лет сидел. Потом вышел, затих, пропал, потерялся. Как растворился. А тут видишь — откопали! — он опять заливисто рассмеялся своей шутке. — Слушай, ну давай, в девять подгребай к гостинице «Центральной». Будешь? Будешь.
56 
