очень нудно 
75 
— Возможно, самозванка так испугалась, что отказалась и дальше играть свою роль, а княгиня Гизела, вероятно, поняла, что здесь что-то нечисто. Ты ведь сама говорила, что она была очень привязана к самозванке и не отходила от нее. Дальше, я думаю, события должны были развиваться так: дурака Августа вызывают к матери, где лежат двое убитых и где находишься ты, он входит и, увидев мертвую мать, неминуемо убивает тебя. Яворские всегда были коротки на расправу.
— Он и в самом деле чуть меня не зарезал, — сказала Мадленка, ежась.
— Неважно, — сказал синеглазый. — Вопрос в том, управляют ли им или он всем заправляет.
— А ты как думаешь? — осмелев, спросила Мадленка.
— Дураками всегда управляют, — сказал синеглазый, подумав. — А князь Август — дурак. Это преступление задумал и осуществил кто-то очень умный, хитрый и изобретательный; он даже предусмотрел эту самозванку, невинную жертву, которая сваливает на нас всю вину.
— А зачем она вообще нужна? — спросила Мадленка. — Ведь это же опасно.
— Она нужна, — хладнокровно пояснил рыцарь, — чтобы отвести подозрение от человека, на которого оно бы неминуемо пало в первую очередь, если бы не она со своим жалостливым рассказом.
— Да, но почему она назвалась именно моим именем? — недоумевала Мадленка.
— Возможно, они были уверены, что ты мертва, — подумав, объявил синеглазый.
— С какой это стати? — рассердилась Мадленка.
— Сестра Урсула, — терпеливо пояснил Боэмунд. — Они могли перепутать тебя с ней. Кстати, наверное, поэтому они и не стали искать тебя, когда ты лежала в овраге. Заподозрили они неладное, когда обнаружили курган, а уж потом, когда из монастыря приехали за телами настоятельницы и монашенки, поняли, какую допустили оплошность.
— Вот мерзавцы! — проворчала Мадленка и присовокупила к вышесказанному кое-что из фон-ансбаховского фирменного словаря.
— Не богохульствуй, тебе это не к лицу, — одернул ее рыцарь. — Лучше опиши мне всех, кто был в караване с настоятельницей.
Мадленка подробно перечислила всех слуг, рассказала про занудную сестру Урсулу и описала все, что говорила и делала мать Евлалия во время пути. Рыцарь, присев на край кровати, слушал ее, потирая рукой подбородок.
— Все это вздор, — сказал он, когда Мадленка умолкла. — Слуги, возницы, монашенка — фу! Не обижайся, но из тех, кто там был, интерес могла представлять лишь мать-настоятельница. Остальных убили для того только, чтобы не осталось свидетелей. Вопрос: что такого было у матери-настоятельницы, за что она могла лишиться жизни?
— Да ничего у нее не было! — рассердилась Мадленка. — Библия, которую она мне дала, четки бирюзовые…
— Ты опять торопишься, — заметил крестоносец. — Если при ней не было ничего такого, что представляло ценность, значит, ценность представляла она сама. Либо она что-то знала, либо являлась кем-то. Скажем, будь она наследницей польского престола, наверняка нашлись бы люди, желавшие ее устранения, но поскольку она была всего лишь настоятельницей… — Он умолк и поглядел на Мадленку. — А эта библия все еще у тебя? — неожиданно заинтересовался он. — Покажи-ка.
Мадленка, ранее о библии не упоминавшая, достала книгу и с великой неохотой протянула ее крестоносцу. Тот внимательно осмотрел страницы, ощупал зачем-то переплет и отдал томик Мадленке.
— Я думал, я найду в ней что-нибудь, — объяснил крестоносец, — но, кажется, я был не прав. Какова бы ни была тайна настоятельницы, похоже, она унесла ее с собой в могилу. В любом случае, это было что-то очень важное… очень важное и очень опасное для того, кто это знал.
— Значит, — голос Мадленки задрожал, — мы никогда уже не узнаем, почему ее убили… Ее, и Михала, и слуг…
Она заплакала, слезы катились по ее щекам. Синеглазый положил ей руку на плечо.
— Не плачь.
Мадленка сжалась. Ладонь у рыцаря была тяжелая, но он, похоже, не хотел причинить ей вреда. Она смахнула слезы и через силу улыбнулась.
— Давно хотел у тебя спросить, — сказал Боэмунд, — зачем ты меня отпустила?
Мадленка хлюпнула носом и немного подумала. По правде говоря, она и сама совершенно запамятовала, по какой причине отпустила крестоносца. Может, из-за этих глаз в длинных ресницах, меняющих цвет от светло-голубого почти до черного; но такое объяснение человеку серьезному должно было показаться неубедительным, Мадленка и сама это чувствовала. Она вздохнула и сказала:
75 
