18 
– Маша, ты так смотрела на Еву, будто хотела укусить, – не выдержала я. – Ева – моя подруга, она помогла мне заработать деньги, кроме того, у нее в Москве есть друзья, где мы сможем остановиться. И вообще я должна быть ей благодарной за то, что она согласилась поехать со мной. Она делает это только ради меня, пусть даже из жалости, но меня это не унижает, наоборот… И не смотри ты на нее так… Она хорошая девушка, потом когда-нибудь ты это поймешь.
– Заработать… – Маша аж посерела. – И каким же образом ты заработала, девочка, деньги? Валя…
– Я покрасила забор на даче одной ее богатой знакомой и помогла ей сделать генеральную уборку… – лгала я, разглядывая кружевной узор скатерти, потому что смотреть в это время в глаза Маше я просто не смела. – Окна помыла, веранду, еще маленькую спальню обоями оклеила, – добавила я для большей убедительности.
– Смотри, Валентина, не наделай глупостей, – погрозила она мне пальцем. А я вдруг подумала в эту минуту, что Маша, конечно, хороший человек, и она часто оказывала мне моральную поддержку, но что касается материальной, тем более денег, я даже не смогла вспомнить… Разве что варенье иногда привезет да пирожки. И это при том, что она была далеко не бедной. Мышка-норушка. А подарки, которые мы привезли ей? Она приняла их так, как если бы я действительно была чем-то обязанной ей. Разве она не понимала, сколько стоят розовое покрывало и полотенца? Меня это почему-то задело…
Вот такие мысли появились у меня, когда я сидела за круглым столом мамы Маши и макала пышные теплые оладьи в клубничное варенье. Но главное я сделала – добыла московский адрес моей настоящей матери. Был и телефон, но мне не хотелось ей звонить… Увидеть ее – вот что было самым главным.
Вернулась Ева, мы попрощались с мамой Машей и отправились на электричку. И Ева, почти все время молчавшая, пока мы были у мамы Маши, вдруг сказала:
– Если честно, она мне не понравилась, эта твоя благодетельница. Даже спасибо тебе не сказала за покрывало… Неприятная тетка, так тебе скажу. Хорошо еще, что адрес матери дала… Да и то, надо бы еще проверить, действительно ли она там живет или нет…
– Думаешь, она могла переехать? – Сердце мое сжалось. Об этом я как-то не подумала.
– Да ты не расстраивайся раньше времени… А если хочешь, я прямо сейчас ей позвоню и выясню, живет она по этому адресу или нет…
Я смотрела на Еву широко раскрытыми глазами, кожа моя покрылась мурашками. Ева достала свой мобильный телефон, раскрыла записную книжку, куда тоже вписала адрес и телефон моей матери, и спокойно стала набирать московский код…
– Длинные гудки, – прошептала она, и голос ее утонул в грохоте электрички.
– Если квартира большая, то не скоро возьмет… Пока добежит, – оправдывала я долгие длинные гудки.
Мне трудно было себе представить квартиру моей матери. Какая она? В голове не возникало никаких картинок. Только длинная дорога, а я в купе, почему-то непременно в купе… Хотя я в поезде-то ехала всего два раза: когда мы с классом ездили сначала в Волгоград, а потом в Москву… Смутные воспоминания, отравленные постоянным чувством голода.
Потом Ева оживилась, ее взгляд устремился куда-то в пространство, в точку на стекле, за которым неслись зеленые поля и реденькие молодые дубовые рощицы… Она с кем-то разговаривала!
– Юркун Наталья… Я могу с ней поговорить?
Юркун – это, если верить Маше, фамилия моей матери по первому мужу (сколько всего было мужей, я понятия не имела). Юркун. Некрасивая, черно-белая и угловатая фамилия.
– Через неделю? Хорошо, а с кем я разговариваю? А… понятно. Спасибо, всего хорошего…
Она отключила телефон, и я замерла.
– Ее сейчас в Москве нет, она уехала куда-то по делам, вернется через неделю, я разговаривала с соседкой, которая как раз находилась в квартире, поливала цветы…
Значит, у моей матери в квартире есть цветы, а если есть цветы, то, значит, рассуждала я довольно примитивно, она не такая уж и пропащая… Цветы – это как дети, за ними ухаживать надо, поливать, удобрять… Я всеми силами пыталась обелить, облагородить образ моей нерадивой родительницы.
– И куда же это, интересно, она укатила? – задумчиво протянула я, запутываясь в своих чувствах к матери. Теперь, вместо того чтобы думать только о том, как бы поскорее, прикрываясь моей матерью, покинуть город, мне захотелось еще, чтобы во мне проснулось настоящее, не придуманное, как это было до сих пор, желание увидеть ее и чтобы она оказалась нормальной доброй женщиной… Тяжкое преступление, совершенное мною всего несколько дней тому назад, потускнело и стало казаться в тот солнечный июньский день, когда мы летели на электричке по зеленой, пахнувшей травами теплыни в неизвестность, тяжелым болезненным сном, но никак не реальностью. Вот только синяки и ссадины на бедрах могли напомнить мне об изнасиловании… Еще тошнило, да и живот побаливал…
18 
