очень нудно 
33 
– Варнаву? Знаю. Он через Леву продал все, что у него было, чтобы расплатиться с долгами.
– С какими еще долгами?
– Это только слухи, как ты понимаешь, потому что достоверной информацией такого рода навряд ли кто располагает, но, если быть кратким, изволь. У него была любовница, шикарная баба. Не знаю ни имени ее, ни фамилии. Но видел один раз – произвела впечатление. Высокая, рыжая, яркая и сексапильная. Она появилась у нас здесь только однажды, после чего наш Блюмер Лев Борисович чуть умом не тронулся. Захотел ее, юморист. И это при его-то патологической жадности?! Я ему еще тогда сказал – не связывайся с ней. Но как он мне объяснил, она приходила к нему по делу. Ну да бог с ними… И вдруг я узнаю, что Мещанинов дал ему генеральную доверенность, представляешь? Зачем ему, здоровому и умному мужику…
– Это ты про Варнаву?
– Ну да! Вот я и говорю: зачем ему, умному мужику, поручать сделки такого рода хапуге Блюмеру? Хотел его найти и поговорить.
– Ты с ним знаком?
– Конечно, знаком. Я вел несколько его дел по выколачиванию денег из должников…
– Он давно живет в нашем городе?
– По-моему, с рождения. А что случилось? Ты что-нибудь о нем знаешь?
– Да нет, просто не пойму, как это я до сих пор с ним не встретилась, раз он такой крупный бизнесмен и все такое… Да еще имя странное.
– Что, Изольда Павловна, – Галицкий перешел на шепот, а глаза его хитро сощурились и заблестели, словно у кота, – агенты твои не доложили тебе про красавца Варнаву? А я тебе так скажу – эта баба решила его ограбить с помощью Блюмера. И будет просто чудом, если окажется, что Варнава сам, лично, дал ему эту самую доверенность…
– То есть?..
– Можно довести человека до беспамятства, и он подпишет какие угодно бумаги.
– Эту женщину, случайно, зовут не Елена Пунш?
– Не знаю… Но звучит довольно необычно, я бы даже сказал, красиво. Надеюсь, ее не убили?
Изольда достала из папки фотографию с изображением трупа женщины с Набережной.
Галицкий, увидев, качнул головой:
– Точно! Это она! Она, даже говорить нечего. И платье ее, я запомнил, потому что слишком уж оно обтягивало ее изумительную фигурку, и это сочетание желтого и черного… И давно ЭТО случилось?
– Больше двух недель назад.
– Какая молодая…
– Так где же Блюмер?
– Понятия не имею. В журнале регистраций, во всяком случае, записей о нем нет уже несколько дней.
– Спасибо, Костя. Извини, но мне пора, меня ждут… Если узнаешь или услышишь что-нибудь о Варнаве – позвони мне, но расскажешь только при личной встрече. Вокруг него слишком много клубится всякой нечисти…
Чашин, который в ожидании Изольды уснул в машине и теперь, как младенец, пускал пузыри, слегка похрапывая или даже урча, словно большой очеловечившийся кот, проснулся от звука открываемой двери и хотел было сладко потянуться, но услышал резкое и сухое:
– Гончарный переулок, дом шесть, поехали скорее! Но думаю, что Блюмера, во всяком случае живого, мы с тобой уже никогда не увидим.
* * *
В Адлере я сняла комнату недалеко от пляжа и долго рассматривала ее – просторную, солнечную и заставленную убогой мебелью для отдыхающих, – чтобы найти место, куда можно было бы спрятать сумку с деньгами. Я не имела возможности даже пересчитать их, потому что, где бы я ни находилась, повсюду меня окружали люди; даже на этой, в общем-то, считавшейся приличной «вилле», очевидно, было дурным тоном врезать в дверь замок. Конечно, кто из еще пяти пар отдыхающих, населявших этот дом и наполняющих его топотом босых ног, шумом льющейся из душа воды и с треском жарящейся на сковороде в летней кухне рыбы, польстится на мокрые полотенца, купальники и прочую простую одежду соседей, тем более что золотые украшения и деньги все и всегда, при любых обстоятельствах, носили при себе. Однако деньги, с которыми приехала я, требовали совершенно другого отношения к себе: они были вполне достойны того, чтобы храниться в приличном банке. Но я находилась в Адлере, а не в Цюрихе, потому надо было действовать сообразно ситуации, то есть каким-то образом держать их при себе или же надежно спрятать поблизости.
Не скрою, что моя поездка на море явилась неожиданностью даже для меня самой; это был из ряда вон выходящий поступок, какие свойственны скорее тринадцатилетнему, запутавшемуся в себе и окружающем мире подростку, нежели мне, взрослому человеку, в прошлом году закончившему биофак университета и более-менее научившемуся отличать хорошее от плохого. Если во мне и присутствовал какой-то незначительный процент инфантилизма, то скорее всего он был внушен мне теткой и матерью, нежели являлся милым сердцу пережитком детства.
33 
