121 
Успели мы едва-едва: когда Дарсолана круг свой наколдовывать закончила, в лесу уже вовсю свистело, ухало и подвывало. А первые глазищи из-за деревьев полезли еще до того, как я огонь раздул.
Твари…
На обычных зверей они походили еще меньше, чем здешние деревья – на нормальный лес. Это уже не глина… их куда хуже перекорежило.
Еле-еле заставил себя автомат отпустить. Понял: круг Дарин им и в самом деле не преодолеть, а вот если я еще хоть пять минут… буду это видеть… высажу последний рожок и за пистолетом потянусь.
– Не смотри на них, Сергей.
Дарсолану трясло сейчас не меньше, а, наверное, куда больше моего. Но держалась королева хорошо.
– Смотри на меня!
– Ага, – киваю, а у самого зуб на зуб едва попадает. – И ты тоже… на меня смотри.
Дара.
Сколько мы уже с тобой вот так, вместе? Даже и не сообразить сейчас? Долго… а если одно высказывание товарища капитана припомнить – про то, что день в поиске за три пуда совместной соли мерить нужно, – так и целую вечность.
А я так толком в тебе и не разобрался… принцесса… королева. Дарсолана. Дара.
Интересно, знает ли кто-нибудь тебя так же, как я? Сомневаюсь…
Дара…
И знаешь ли ты… как я счастлив, оттого, что здесь и сейчас, в этом чертовом лесу, со всей его нечистью ты со мной. Рядом. Только руку протянуть.
А вот чего ты точно не знаешь – как плохо мне из-за того, что ты – так далеко от меня!
Хоть и нет сейчас никого ближе.
А может, знаешь?
Так никогда и не понял: произнес я эти последние слова вслух или нет? И ответ ее – услышал или сам додумал, мысленно?
Впрочем, через миг это уже абсолютно неважно стало.
Ну, думаю, все. Нет у меня больше сил муку эту терпеть. И желания терпеть тоже нет. Не могу и не хочу. В этом лесу, в этом кругу нам никакие законы не писаны. И гори все синим болотным пламенем.
Подскочил я к Даре, схватил, к дереву ее прижал – и тут мы с ней словно обезумели. Я с нее рубашку рву, она с меня гимнастерку, а потом – откуда только сила взялась – как шмякнет меня об это самое дерево и начала целовать, всего, где только можно. А я голову запрокинул и только зубами скриплю и волосы ее шелковые глажу, никак нагладиться не могу.
А потом – кусками все помню, как обрывки кинопленки. Помню, Дара надо мной, голову запрокинула, вся, словно лук, выгнулась, и кожа ее в лунном свете – чистое молоко. Потом – она ко мне спиной и волосы ее прямо ко мне на лицо, глаза забили, нос, рот, а я их грызу зачем-то, и хрустят они на зубах, как сахаринки.
А потом – как взрыв, беззвучный, но страшной силы. И стоим мы посреди этой поляны, обнявшись – всей одежды – волосы эти, Дарины, а я смотрю и вижу: нет никого за кругом. Сначала не понял, а потом вспомнил Призраков Ужаса и то, как они по всей поляне лопались…
Эх, твари вы, думаю, безмозглые. Небось со всего леса сошлись, слетелись и сползлись. За поживой.
Всех их этим взрывом вымело, подчистую.
Минут через пять отдышался.
– Слушай, – шепчу. – Я вот одного понять не могу – почему «тщательный»?
– Что?
– Ну, – бормочу, – когда я тебя… То есть, мы… Короче, тогда… Ты меня тщательным назвала.
– Не могла я тебя так назвать!
– Но… я же слышал.
– Замечательным я тебя назвала! Понял, Малахов? Замечательный ты мой… самый-самый любимый… олух.
Потом она уснула, прижавшись ко мне. А я лежал, приподнявшись на локте, и смотрел. И отблески костра играли тенями на ее лице, и выглядела она так… доверчиво.
* * *
Утром я первый проснулся. Костерок наш еще тлел – я угли разворошил, подкинул веток… сел, колени обнял и думать начал. О том, что вчера было.
Занятно. Казалось – впору мне крыть себя распоследними словами. Потому как мы хоть с Карален ни в церкви венчаны, ни в загсе расписаны… но все равно измена с моей стороны налицо форменная.
Только вот нет у меня желания и настроения самозакапыванием заниматься. Странно – но вот чувствую я, что вспышка наша вчерашняя правильной была. Здесь, в этом лесу, в этом кругу, рядом с этим огнем – нельзя было по-другому.
Просто… просто придумать надо, как теперь дальше быть. Хотя и думать-то тоже особо нечего.
Тут и Дара проснулась. Глаза открыла, потянулась, меня увидела и сразу заулыбалась мечтательно так. Счастливая – смотреть больно.
– Утро тебе, Сергей.
– И тебе доброе.
– Доброе… – повторяет. – А что ты озабоченный весь такой, серьезный?
– Да так, – вздыхаю. – Мысли всякие думаю.
– О чем?
– О нас. О тебе. И о Каре.
121 
