87 
– Даже так.
– Извини, – деловито сказал он, придвигаясь, – но твои вопросы лишние. Тех, кто был до тебя, я уже забыл. Я не коллекционер, досье не веду, зарубки на память не делаю.
Он показал место, на котором могли бы делаться зарубки, девчонка снова захихикала, а он развернул ее, слабенькую, спиной к себе, погрузил лицо в волосы, потрогал зубами шею, поиграл с ушными раковинами, потом дотянулся до бутылки, налил ей, дал отхлебнуть, взял с тарелки маслину, положил во влажный рот – девчонка послушно взяла и тут же сильно укусила его за палец.
Кирилл ощутил новую волну презрения и удовольствия, он ждал чего-то подобного и вот – дождался, это был сигнал, ключ к дальнейшим действиям, и не только в постели, но и вне ее. Это был знак.
«Я знаю, кто ты и чего ты хочешь».
– Может быть, задернешь шторы?
– Зачем? – удивился он. – Тут окраина, окна выходят в парк. Нас никто не видит. Дневной свет – это прекрасно. Я хочу видеть всю тебя, в подробностях. То, что мы делаем, надо делать днем. Только неудачники трахаются ночью. Днем они добывают средства к пропитанию, а ночью кое-как совокупляются, усталые. Мы будем делать это днем. Вокруг нас – жизнь, все куда-то бегут, работают, надрываются... А мы с тобой – самые умные. Разделись, легли и наслаждаемся... Так что забудь про шторы, Мила.
– Ты никогда не называл меня так.
– Вот, назвал. Но если ты против...
– Нет. Я не против.
– Хорошо. А если я сделаю вот так, ты тоже не будешь против?– Ну... Не знаю. Наверное, нет...
– Выпей еще. Мне нравится, когда от тебя пахнет алкоголем.
– Осторожно, ты пролил...
– Ничего, это можно слизать...
Как обычно, его ожидания оказались завышенными. Девочка оказалась удобная, подвижная и чувствительная – но не слишком понятливая. И техника ее вся была почерпнута, разумеется, из порнофильмов. То есть это ее мужчины – Борис и предыдущие соискатели взаимности – переняли приемы из порно. А откуда еще? Все они выросли на порно. Это тебе не пионерские восьмидесятые, когда важнейшим эротическим переживанием было чтение рассказа «В бане», приписываемого классику. Новое поколение с двенадцати лет знает, как и что делать. Точнее, думает, что знает. Порнуха их испортила. Вот наша девочка пытается исполнить некий помпезный акробатический этюд – зачем? Думает, что ее задача – элегантно подставить.
А Кирилл не любил ничего элегантно подставленного. Элегантность хороша в ресторане, в театральной ложе, на светской вечеринке. А здесь и сейчас он хотел зажима и скольжения, чтобы меж кожей и кожей не было никакого зазора, чтобы ее тридцать шесть и шесть и его тридцать шесть и шесть в сумме дали семьдесят три и две десятых. Чтобы пот обильно выступил и тушь потекла. Чтобы взрослое, социально стабильное, образованное, высокооплачиваемое существо хрипело, визжало и содрогалось в спазмах.
Чтобы засовывать в рот существа виноградину – если существо любит сладкое, или маслину, если не любит, и целовать, играя ягодой в два языка, а потом выпускать виноградину (или маслину) из губ, чтобы она, прохладная, постепенно скатывалась всё ниже, – разумеется, делать это нужно сидя, выворачивая существу бедра, широко их раскрывая, чтобы виноградина или маслина, направляемая пальцем, попала в итоге в нужное место и добавила необычных ощущений.
Или ступни ее берешь, розовые, и погружаешься в них мордой, изумляясь: как такое может быть, что ее кожа на пятках нежнее и бархатнее, чем твои собственные щеки и нос?
Или делаешь что-нибудь грубое, долгое и сильное, а потом приникаешь ухом ко рту ее и замираешь, и слушаешь выдох, длинный-длинный, и улавливаешь слабейшую, на самом дальнем пределе чувствительности, вибрацию ее связок, музыку горла, тончайший стон на грани ультразвука, такого не бывает нигде в природе, только у женщины в горле, в особенный момент.
Или кладешь ее спиной вверх, а сам устраиваешься сзади и сверху, а руку запускаешь под живот и надавливаешь ладонью, и чувствуешь, сквозь тонкий слой ее мышц, самого себя, деловито скользящего внутри, а зубами осторожно держишь ее за кожу у основания лопатки, с внутренней стороны, и представляешь себе, что лопатка – это крыло.
Что ты ебешь ангела.
Всё шло отлично. Однако Кактус не очень понимал, чего хочет. С одной стороны, было бы полезно постараться не ради себя, а ради нее. Сконцентрироваться на ее ощущениях, на ее удовольствии. Сделать всё, чтобы она запомнила этот день навсегда, чтобы пришла снова, а потом приходила опять и опять. Но это значило недополучить свою долю удовольствия; вдруг не придет больше? Будем реалистами: он не имеет над девчонкой полной власти. Он всего лишь ухитрился затащить ее в постель.
87 
