17 
Послушайте, может быть, Вы снова напишете и дадите мне знать?
Искренне Ваша
Мэриан Бэнкрофт
Я надеялся, что в пансионе мне никто не помешает, но наткнулся на Дэвида Кантуэлла — он ставил свежие цветы в вазы на боковых столиках и при виде меня чуть покраснел и заметно смутился.
— Мать вышла, — объяснил он. — Так что приходится мне. Это ведь женская работа, верно? Цветы. Как будто я сам голубенький цветочек.
Он улыбнулся мне, словно предлагая посмеяться вместе, но я, проигнорировав его слова, сообщил о своих намерениях.
— Я только ненадолго зайду к себе в комнату. Вы предпочитаете, чтобы я оставил свой саквояж там, или лучше занести его к вам в контору?
— Наверное, лучше в контору, сэр, — ответил он, уже с некоторой холодностью — возможно, разочарованный тем, что я не желаю быть запанибрата. — Ваша комната зарезервирована для другого гостя, он прибудет около двух часов дня. Во сколько вы собираетесь вернуться за вещами?
— Как раз в это время или чуть позже, — сказал я, сам не зная почему. Может быть, моя встреча не продлится и десяти минут. — Я зайду сразу перед поездом.
— Очень хорошо, сэр, — ответил он и снова занялся цветами.
Он был куда менее разговорчив, чем прошлой ночью, да и я не горел желанием с ним общаться, но все же задумался о причинах такой перемены. Быть может, мать объяснила ему, что разговоры о тамошних событиях с теми, кто пережил их, могут быть жестокостью. Впрочем, есть, конечно, ветераны, живущие фронтовыми историями — словно им на войне было хорошо. Но есть и другие, и я отношусь к числу последних.
Я пошел наверх, почистил зубы и умылся, причесался перед зеркалом и решил, что, несмотря на бледность, выгляжу приемлемо. Если я сейчас не готов к встрече, то не буду к ней готов никогда.
Не прошло и двадцати минут, как я уже сидел в уютном кафе рядом с Кэттл-Маркет-стрит, поглядывая то на часы — они тикали, и короткая стрелка неумолимо двигалась к единице, — то на других посетителей. Я подумал, что это кафе существует давно — возможно, переходит из поколения в поколение в одной и той же семье. За прилавком хозяйничали мужчина лет пятидесяти и девушка, моя ровесница, — я решил, что это его дочь: они были похожи друг на друга. Посетителей в кафе было мало, от силы человек шесть, и это меня устраивало, потому что мне трудно было бы говорить в переполненном, шумном зале, но так же трудно — в пустом, где нас легко могли бы подслушать.
Дорогая мисс Бэнкрофт!
Благодарю за Ваш ответ и добрые слова. Не нужно извиняться за задержку с ответом. Я был счастлив получить Ваше письмо, и все тут.
16-е число меня устраивает. Да, я работаю, но мне положен отпуск, и я его использую. С нетерпением жду встречи с Вами. Не откажите в любезности написать, когда и где Вам удобно будет со мной увидеться.
Искренне Ваш
Тристан Сэдлер
Дверь открылась, и я вскинул взгляд, удивившись тому, как испугал меня этот звук. Желудок сжался, и я вдруг понял, что страшно боюсь предстоящей встречи. Но вошел мужчина. Он огляделся, рыская глазами по сторонам, почти как дикий зверь, а потом сел в дальнем углу, спрятавшись за колонной. Мне показалось, что он посмотрел на меня подозрительно, прежде чем скрыться из виду, и я бы задумался над этим, не будь мои мысли заняты другим.
Дорогой м-р Сэдлер!
Давайте встретимся в час дня, если Вас это устраивает. Рядом с Кэттл-Маркет-стрит есть приятное кафе, оно называется «Кафе Уинчелла». Вам всякий покажет.
Мэриан Б.
Я взял со стола подставку для салфеток, чтобы занять руки. Правая рука тут же дернулась в спазме, и подставка выпала, рассыпая салфетки по скатерти и по полу. Я тихо выругался и нагнулся, чтобы их подобрать, а потому не заметил, как дверь снова открылась, вошла женщина и направилась прямо к моему столу.
— Мистер Сэдлер? — запыхавшись, спросила она.
Я поднял голову, раскрасневшись от усилий, и вскочил, теряя все слова, теряя слова.
Мы с тобой не такие
Олдершот, апрель — июнь 1916 года
Я разговорился с Уиллом Бэнкрофтом на второй день по прибытии в Олдершотские казармы.
Нас привозят ближе к вечеру, в последний день апреля, — группу всклокоченных мальчиков, человек сорок, громогласных и вульгарных; от нас разит потом и фальшивым героизмом. Те, что успели познакомиться, сидят вместе в поезде и непрерывно болтают, боясь тишины, — каждый старается заглушить голос соседа. Те, кто никого не знает, ссутулились на сиденьях у окон, прижимаясь лбом к стеклу и притворяясь спящими или глядя на проносящийся мимо пейзаж. Кое-кто осторожно говорит об оставленном позади — о семьях, о девушках, по которым они будут скучать, но о войне не упоминает никто. Можно подумать, мы — школьники на экскурсии.
17 
