очень нудно 
31 
— Пошли вон! — распорядился брат Агостино, и тяжущиеся, глянув на зверские лица монахов, стремительно ретировались.
Мади нахмурился.
— А ну-ка, объяснитесь, святой отец, — потребовал он. — Что вы здесь распоряжаетесь?
— У меня к вам два дела, — пристально посмотрел в глаза судье инквизитор. — Первое: я, как Комиссар Трибунала, налагаю арест на имущество Олафа Гугенота, а значит, вы обязаны выдать мне кошель с конфискованными мараведи.
Мади оторопел — наглость монаха была беспримерной.
— И второе, — усилил напор Агостино Куадра, — я требую от вас доставить в Трибунал важного свидетеля обвинения — подмастерье Бруно. По нашим сведениям, он скрывается в бенедиктинском монастыре.
Судья не без труда взял себя в руки.
— Позвольте вам напомнить, святой отец, что власти Арагона не подчинены вашему Трибуналу.
Инквизитор усмехнулся, полез в наплечную сумку и достал помятый свиток.
— Нет, это вы позвольте напомнить, — бросил он свиток судье, — что теперь вы обязаны содействовать Святой Инквизиции! Обратите внимание на пункты шестой, восьмой и четырнадцатый…
Судья подрагивающими от напряжения руками взял свиток, развернул и замер. Это было приложение к указу короля, и согласно ему власти обязаны были оказывать Трибуналу содействие по первому требованию.
— Кстати, ваше бездействие, — напомнил о себе инквизитор, — можно расценить как попытку помешать Церкви изобличить и судить Олафа Гугенота.
— Олаф Гугенот находится под защитой конституций фуэрос Арагона, — тихо напомнил Мади аль-Мехмед, — он не может быть не только судим, но даже допрошен никем, кроме судебного собрания, — даже Церковью.
— Олаф Гугенот прежде всего христианин, — столь же тихо, но жестко парировал монах, — и не твое собачье дело, сарацин, как Церковь Христова собирается разобраться со своим сыном. Это дело веры, а не ваших конституций.
Судья вспыхнул и тут же старательно подавил гнев.
— Насколько я помню, то же говорили и первосвященники Понтию Пилату, — как можно язвительнее усмехнулся он. — Ты не боишься повторить ошибку Каиафы, монах?
Комиссар Трибунала побагровел и тяжело поднялся со скамьи.
— Если ты до вечера не выполнишь распоряжение Трибунала сам, я заставлю тебя его исполнить. Силой.
Мади молчал. Он уже видел, что конфликт все равно грянет, как бы он его ни оттягивал.
Инквизитор подал знак «псам господним», и они все вместе вывалились в дверь — в пекло дня.
Жара становилась все сильнее, однако Бруно хода не сбавлял. Мимо, обгоняя его, все время ехали ополченцы, и многие поминали кортес, Бурбонов и какого-то Австрийца, который вроде как должен поставить короля на место.
— Иди с нами, — предлагали на привалах ополченцы, — может быть, тебе даже мушкет дадут. Да и кормят у нас отлично…
Бруно только мотал головой. Он видел главное: все эти люди — всего лишь приводной механизм, призванный вращать шестерни, которых они даже не видят, чтобы те, в свою очередь, двигали стрелку, о которой даже не подозревают. Но он не был одним из них.
Бруно давно, лет с девяти, не верил, что его отцом был Тот, Который… Да, его мать — добровольно или под давлением нового хозяина — дала обещание Богу, но, скорее всего, вчерашняя крестьянка зачала сына от обитателя того мужского монастыря, что стоит за оврагом. Кое-как доносила, а затем под руководством более опытных монахинь торопливо придушила и забросала землей где-то возле оврага. Церкви не нужны дармоеды, ей нужны работники — что тогда, что сейчас.
И все-таки, невзирая на столь низкое происхождение, Бруно чувствовал свою избранность. Просто потому, что видел мир таким, какой он есть. Бруно не мог этого доказать, но давно уже понимал, что вселенная — это механизм. Он был настолько отвратительно склепан и отрегулирован, что даже сезоны года — основа основ — не выдерживали ритма. Весна могла запросто запоздать, а осень длиться и длиться. А уж люди… эти были способны на самое вопиющее отступление от правил механики. И главным виновником всего беспорядка во Вселенной был не кто иной, как его Создатель.
— У хорошего мастера и часы не врут… — прошептал Бруно.
Он все глубже понимал, насколько прав был Олаф.
Когда Генерал прибыл, Томазо уже вконец извелся от ожидания.
— Ну, и у кого какие идеи? — моргнул блеклыми глазами старик.
Томазо, как и все восемь допущенных к руке братьев, невольно вжал голову в плечи, но у него, в отличие от остальных, идеи были.
31 
