29 
— Король может убедить кортес Арагона принять облегченное мараведи, — объяснил Исаак, — но это не изменит обменных правил: монета стоит ровно столько, сколько в ней золота.
Когда Мади во всем этом разобрался, он схватился за голову: его ждала отмена чуть ли не всех имущественных судебных решений, вынесенных после подписания указа. Но, что хуже всего, обе монеты — старая полноценная и новая облегченная — ходили одновременно, и в городе даже установился обменный курс одного мараведи на другое — внешне точно такое же.
А потом председателю суда выдали жалованье, и Мади ощутил в горле горячий ком ярости и боли: все до единого мараведи были новенькие, только из-под станка.
— У вас совесть есть? — горько рассмеялся он в лицо принесшему жалованье городскому казначею.
— Я сам такими же получил, — хмуро отозвался казначей. — Нет в казне магистрата полноценной монеты. Вообще нет!
Судья ссыпал монеты в кошель и тупо уставился в пространство. Теперь ему не удалось бы заплатить даже за обучение Амира. В соседнем Гранадском эмирате, как и во всем цивилизованном мире, деньги считать умели.
— Знаешь, Исаак, ты, пожалуй, прав: это закончится жуткой войной, — признал он при очередном визите к старому еврею.
Исаак и сам был не рад своей правоте. Во-первых, в считанные дни старое полновесное мараведи почти полностью исчезло из оборота, и денег стало просто не хватать. Вот тогда — второй и куда как более мощной волной — пошла новая монета, определенно изготовленная из переплавленной старой. И сразу же поползли вверх цены.
Подняли цены мориски 15 — единственные, кто умел выращивать и объезжать действительно хороших лошадей. Глядя друг на друга, подняли цены ткачи и красильщики, медники и плотники, гончары и шорники и, само собой, самая сильная корпорация города — часовщики. И, что хуже всего, даже достигнув полуторного размера, цены и не думали останавливаться.
Исаак уже понимал почему. Поход, планируемый грандами против Бурбонов, требовал золота, которое у грандов появлялось лишь после сбора урожая, а до него было еще месяца два. Понятно, что гранды обратились за ссудами, и все золото Арагона потекло в кошели наемных солдат, а оттуда — за пределы страны. В такой-то момент сеньор Франсиско Сиснерос и затребовал военный заем.
— Верну той же монетой, которой брал, — гарантировал гранд. — Сам знаешь, мое слово крепче, чем у Юлия Цезаря.
Исаак на секунду ушел в себя. Отказать покровителю города было немыслимо. Но чтобы дать запрошенную сумму, Исаак должен был тронуть те вклады, что регулярно приносили ему на сохранение мастеровые. И даже этих денег не хватало, а значит, он должен был просить помощи у других менял.
В этом и была проблема. Кто-кто, а уж Исаак-то знал: военные займы сейчас берутся в каждом арагонском городе, а потому в ссудном обороте просто нет столько свободной монеты.
«Придется затребовать в Лангедоке и Беарне… Хорошо еще, если в Амстердам обращаться не придется…»
— Ну что, вы можете предоставить мне всю сумму? — напомнил о себе гранд.
Меняла с сомнением цокнул языком. Перевоз такого количества золота из-за границ Арагона требовал оплаты работы охранников, а значит, и процент за ссуду сеньору Франсиско изрядно подрастал.
— У вас уже есть долги, — счел своим долгом напомнить он. — Если урожай будет слабым, вам не расплатиться до следующей осени.
— Знаю, — помрачнел благородный сеньор. — Но я как депутат кортеса обязан и выступить с войском на Мадрид, и помочь деньгами ополчению Арагона, если так решит Верховный судья. Это вопрос чести.
«Может быть, гранадские евреи помогут? — стремительно соображал, как найти столько золотой монеты, Исаак. — Все-таки они поближе, чем Амстердам; не придется через всю Европу везти…»
— Я предоставлю вам заем под самый минимальный процент, благородный сеньор Франсиско, — наконец-то принял решение Исаак. — Но перевозку золота из Гранады в Арагон вам все-таки придется оплатить отдельно.
Бруно опасался заходить домой за ослом, а потому двинулся пешком. Кроме необходимости спасти Олафа было еще одно обстоятельство, из-за которого он так и не принял предложение доброго настоятеля. Бруно уже давно знал, что мировой механизм не исчерпывается его родным городом, а потому он был просто обязан увидеть Сарагосу.
Ночь была темной, дорога — пустынной, и подмастерье снова начал думать о себе и сидящем на Небесах своем как бы Отце. Господь, создавший весь этот механизм, год от года вызывал у него все меньше уважения. Уже то, что он спалил Содом и Гоморру, говорило о полном отсутствии у Бога такого важного для любого часовщика качества души, как терпение.
29 
