37 
Это я к тому, что мои пуговицы все на месте. И не только пуговицы. Имелась, в частности, заблаговременно приготовленная квартира. Специально для того чтоб отсидеться, уйдя в бега. Двухкомнатная, в хорошем районе. Отсиживаться и прятаться всегда лучше в хорошем районе, среди благополучных людей. Замаскировавшись под одного из них. Такого же благополучного горожанина. Оно и приятнее.
Как прятаться и маскироваться, меня научил Толя Далидович. Когда выяснилось, что меня ищет милиция, я отыскал старого товарища и вытащил в ресторан. И товарищ научил. У него был классический криминальный ум. Кроме того, он от природы имел педагогическую наклонность. Он всегда был битком набит мелкими секретами преступного быта.
В девяносто первом мы считались лучшими друзьями, братьями, коллегами, подельниками. Потом дороги разошлись, чтобы вновь сойтись спустя четыре года — когда я уже сделался, пардон, банкиром. В какой-то момент, уже когда бабла стало немеряно, я завербовал в систему почти всех друзей и приятелей. Включая Далидовича.
Вербовать было легко. Вербовал не я, вербовало бабло.
Теперь Толика Далидовича тоже искала милиция. Но не так активно, как меня.
— Никогда не заходи в лифт, — учил он меня после того, как разлили по третьей. — Поднимайся по лестнице.
— Но я живу на двенадцатом этаже.
— Тогда доезжай на лифте до десятого. Дальше — только по лестнице. Если они устроили засаду — ты увидишь их спины.
— Логично.
— А как зайдешь в квартиру — делай контрольный звонок.
— Кому?
— Близкому. Хоть мне. Неважно.
Его глаза слезились. Он много пил, он опух, немного опустился физически, внешне; однако ниже какого-то своего принципиального уровня не опустился. Туфли были старые — но начищенные, брюки недорогие, но выглаженные. Далидович держался молодцом. Это я у него перенял еще пять лет назад: держаться молодцом.
Он сделал кавказский жест: ладонью размешал воздух между нашими лицами.
— Не подумай, я не навязываюсь. Может, я тебе теперь и не близкий. Но должен быть человек, который точно знает, где ты, с кем и как. В любое время дня и ночи. Если ты на хате — значит, на хате. В пути — значит, в пути. У блядей — значит, у блядей…
— Меня ищет милиция. Я не дурак ходить по блядям.
— Ты дурак, что не ходишь. Веди нормальный образ жизни. Ходи по блядям, — решительно рекомендовал Толя Далидович. — Расслабляйся. Если тебя поймают — скажешь им, что ни от кого не бегал, жил в свое удовольствие…
— Я вообще не собираюсь им ничего говорить.
Товарищ вздохнул.
— Придется. Моему брату в девяностом году провод в жопу засунули, а другой конец — в розетку. Пришлось все подписать.
— Значит, и мне засунут?
— Что?
— Провод, — сказал я. И уточнил: — В жопу.
— Кто знает…
Я опять ему налил. Четвертая доза расслабила его, и он улыбнулся.
— Не грусти. Конечно, бляди — это не главное. И провод в жопе — тоже. Главное вот в чем. Если Московский уголовный розыск находится на Петровке, 38, — поселись на Петровке, 37. Или на Петровке, 39. Понял принцип? Чем ближе ты к милиции — тем больше у тебя шансов. А ближе всех к милиции находятся честные граждане. Живи как честный гражданин. Будь вежлив, будь культурен. И всегда улыбайся. Москва — жестокий город, сам знаешь; хамы и прочие черти будут портить тебе жизнь — а ты улыбайся, понял?
Разумеется, я не сидел в потайной квартире с утра до вечера. Продолжал работать, не снижая темпа. Чтоб не подвергать опасности весь банк, меня отселили в отдельный офис, и я руководил процессом по телефону и факсу. Чаще по факсу. Телефонный разговор легко подслушать, а посланную факсом записку перехватить невозможно. Пришлось принять и другие меры предосторожности. Например, с женой я тоже общался только по телефону. Собственно, и с Далидовичем контактировать было нежелательно — если рубить концы, то все; если уходить на дно, то в самую тину, в омут, — но я контактировал. Вокруг меня крутилось восемьдесят человек, — никакая силовая структура не станет следить за восемью десятками фигурантов, чтоб изловить одного малолетнего финансиста.
Все это — тайный офис, накорябанные левой рукой факсовые послания, постоянные проверки по выявлению «хвоста» — было бы игрой, детским садом, джеймсбондовщиной, если бы не стоявшие на кону суммы. Тридцать-сорок миллионов долларов месячного оборота. Джеймс Бонд отдыхал, господа.
37 
