очень нудно 
72 
— Уж с месяц, как у меня живет, — трагично поведала старушка. — Хлопотно оно, конечно, возраст у меня такой, что сама в догляде нуждаюсь, да не дал Бог. А этот, — она кивнула на парализованного, — и еще хуже. А куды деться? Ведь братец. Живьем не похоронишь. Вот и маюсь.
Старушка горестно прикрыла глаза. Я остолбенела. Как человек образованный, усиленно отыскивала этому феномену хоть какое-то материальное объяснение — не обращаться же к нечистой силе.
— С месяц? — недоверчиво переспросила я. — Вы ничего не перепутали?
— Ну, милая, может чуток и поболее, но уж никак не меньше, — вздохнула старушка и поинтересовалась: — А ты, краса моя, чья будешь?
Бабкин вопрос я проигнорировала. Не до того было — голова пухла от нахлынувших мыслей. Волнуясь, я нервно теребила воротник платья невесты, которое все еще было на мне.
“Что же это выходит? — размышляла я. — И тут и там Федот парализованный.”
Как это было ни фантастично, но не могла я не верить своим глазам. Он, Федот, сидел в инвалидном кресле и выглядел совершеннейшим соседом моей Любы, тогда кого же возила в коляске Далила?
— А Далила кем вашему братцу доводится? — спросила я.
— Так троюродной племянницей, — поведала старушка, — если по-вашему, по-городскому, родня дальняя, а у нас в деревне — близкие родственники. Мой покойный троюродный братец, старший брат Федота, на городской женился. Далила — дочка его. Теперь уж сирота она. Вот, ухаживает за Федотом. И от доброты душевной, да и квартирку его хочет, когда страдалец помрет. Врачи обещали, что долго не протянет. Я за него уж и бумагу отписала, как доверенное лицо. Для верности и опекунство на Далилу оформили. Уж так она обхаживала меня, а как бумаги получила, так носа сюда и не кажет. Уж с год не видала ее…
— Ой! — вскрикнула я, отдергивая руку от воротника платья, который нервно продолжала теребить.
Укололась. На указательном пальце выступила капелька крови. Я осторожно извлекла из воротника длинную булавку, украшенную псевдожемчужиной.
“Осталась от упаковки,” — констатировала я, разглядывая булавку.
И тут меня осенило: “Да парализованный ли это?” Решение пришло мгновенно: я воткнула в плечо Федота булавку и…
И ничего. Федот даже не вздрогнул.
“Точно паралитик, — уныло заключила я. — И точно Федот. Такую рожу трудно перепутать. Экая, однако, заморочка.”
И тут до меня дошли слова старушки, которая все это время не умолкала ни на секунду, рассказывая о злоключениях своей семьи.
— Перевелись в нашем роду-племени мужики, — жаловалась она. — Родных у меня нет, двоюродные нет, а из троюродных: старший братец помер, лишь на старости лет дочурку родив, ентот вон, чистый чурбан, вообще даром жизнь прожил, ребятенков наплодить не сумел. Мне, так тоже Бог не дал. А третий-то, близнец его,
Лаврушка…
— Бабушка, — закричала я, — да кто же привез его сюда?
— Федота-то? — уточнила старушка.
— Ну да, — нетерпеливо подтвердила я.
— Так Лаврушка и привез. Кому ж еще? Лавр, говорю, привез, братец его непутевый, не сам, конечно, машины-то нет у него, другу поручил. Ой, Лавр! — всплеснула руками старушка. — Думали уж и на свете нет его. Дак объявился.
Вот и объяснение, могла бы и сама догадаться. Я деловито поинтересовалась:
— И давно объявился?
— А и не то чтобы. Месяца два назад объявился Лаврушка-то. Непутевый он. Непутевостью своей Лавр прямо-таки в отца, покойника, пошел. Помнится мальцом был…
“Э-э, — подумала я, — сейчас заведет шарманку: конца и края не видно. Вот есть же такие люди, до сути никак не могут добраться. Все их по периферии носит. То ли дело я, — всегда зрю в корень!”
— Бабушка, вы бы про то, как он объявился, — решительно вернула я к теме старушку.
— А месяца два назад объявился, — легко вернулась она. Все равно, видно, ей о чем говорить — лишь бы рот не закрывался.
— А где он был до этого?
— Да говорю же: лет тридцать слыхом не слыхивали о нем. Как в тюрьму его определили, с тех пор и пропал. Думали помер уж, ан нет, живой оказался. Приехал и у меня поселился. Мне не жалко, места много. Он и денег давал. Были денежки у него. Я так и нарадоваться не могла: Лаврушка прям-таки сам на себя не похож, тихий такой, правильный, ангел чисто. Даже за водкой меня не гонял.
— Не гонял за водкой? Чем же занимался он здесь тогда? — удивилась я, уже просвещенная о нраве Лаврушки.
— А дома сиднем, непутевый, сидел, ровно сыч. Носа на улицу не показывал, боялся усё. Так и усё равно не уберегся. Понаехали тут архаровцы. Все окна из автоматов повысадили. Вон, фанеркой пришлось забить, — кивнула на дом старушка.
72 
