очень нудно 
45 
«…Помнишь тот вечер, когда мы ходили с тобой на какой-то старый-престарый фильм с Катрин Денев и ты сказала, что не смогла бы отказать такому мужчине, как тот Роберт или Рене?.. Мне хотелось задушить тебя от ревности. Я по сей день не пойму, шутила ты или говорила серьезно. Гордость так и не позволила мне спросить тебя. Потом у нас началась сплошная полоса волшебных дней и ночей, когда ты в изнеможении засыпала у меня под боком с широко раскинутыми ногами. Ты казалась мне такой порочно прекрасной, и я представлял, как ты отдавалась другим. Меня это страшно заводило и бесило одновременно. Мы еще и еще занимались любовью. А потом, уединившись в своей комнате, я размышлял над тем, что такое порок. Я понял, что если бы ты была невинной, я, скорее всего, очень скоро расстался бы с тобой — я бросил многих девушек, отдавших мне свое девственное тело. Я узнавал о них все за одну-две ночи, и мне становилось скучно. Ты же казалась мне окутанной какой-то тайной, хоть разумом я и понимал, что никакой тайны нет. Но ты лежала рядом, бесстыдно широко раскинув ноги — девственницы обычно засыпали на боку, поджав к подбородку колени, — и я не мог оторвать взгляда от того места, которым ты привязывала к себе всех этих бритоголовых мускулистых кретинов. Я видел, какими глазами они смотрели на тебя, когда мы шли с тобой по улице. Ты была моей. Ты доставляла наслаждение мне, а не им. Ты доставляла мне такое наслаждение, о существовании которого я и не подозревал. И ты была порочной — об этом говорил весь город. Значит, порок — это наслаждение…»
Растрепанная, с распухшим от слез лицом, Галина валялась в лесопосадке за городом. Через два с половиной часа ей нужно было идти на дежурство в психушку, она же напилась так, что не могла встать на ноги. Она знала, что Боря будет ждать ее, она ощущала затхлую вонь чулана, в котором он трахал ее раз шесть за ночь. Но самое ужасное заключалось в том, что плоть ее получала от этого наслаждение. Еще ни один из ее так называемых любовников, а по-простому трахалей, не доставлял ей такого наслаждения, как Боря. Она ненавидела себя за это, но не могла приказать своей плоти не наслаждаться тем, что делал с ней Боря. «Блин, но ведь он кикимора волосатый. А вот сучок у него шустро петрит. Да и приемчики обалденные знает». Галина почувствовала приятную боль внизу живота и положила на то место ладонь. «Курва. Сука. Зачем ты живешь на этом свете? Его ведь больше нет, ясно тебе?» — в который раз твердила Галина и тянулась к двухлитровому баллону с мутной брагой, завязанному грязной тряпкой. Андрюшин дневник, эта небольшая книжка в красном переплете, казалась ей пятном крови на траве. Крови ее сердца.
«Когда ты посадила меня на поезд — помнишь, мы до последнего момента трахались, да, да, именно трахались в траве за будкой стрелочника и чуть не проворонили поезд, — попутчики пялились на меня так, словно я был пришельцем из другого мира. Ну да, все мое лицо, волосы, рубаха, руки были в ярко-красной помаде. Ты сказала: не смывай до последнего. Я исполнил. Я помылся и переоделся во все чистое за десять минут до прибытия в Ленинград. И почувствовал себя беззащитным. А потом мать прислала мне письмо, в котором сообщила как бы между прочим, что видела тебя на Московской с одним из «качков». В тот вечер я напился до чертиков. На следующий день меня отстранили от полета. Вадька с ходу усек, в чем дело, и посоветовал сходить к «сестричкам» — так называют студенток пищевого техникума, чья общага в трех автобусных остановках от нашего городка. Я не смог… В ту пору я еще не верил в то, что ты можешь меня обмануть. Я рыдал на Вадькином плече, как бунинский гимназистик. Потом я получил письмо от тебя. Ты сообщала в нем, что выходишь замуж. Зачем ты мне соврала?..»
Галина захлопнула дневник, перевернулась на спину и уставилась в небо. Оно было в облаках, похожих на перья гигантской белой птицы. Облака медленно плыли на восток. Туда, где синеву перечеркивали полосы от реактивного самолета.
…Эвелина Владимировна сидела на лавочке возле входа в больницу. Она встала, увидев Галину, уронила сумочку, из которой вывалились ключи и пудреница. Нагнулась, чтобы поднять, и Галина обратила внимание, что у Эвелины Владимировны толстые бесформенные ноги в фиолетовых прожилках вспухших вен.
— Спасибо, моя дорогая, — сказала Эвелина Владимировна, беря из рук Галины ключи, которые оказались под лавкой. — Я вас дожидалась. Не возражаете, как говорят мои студенты, прошвырнуться по Бродвею?
45 
