28 
— Похоже, вы недолюбливаете его?
— Всегда его терпеть не мог. Строит из себя генералиссимуса и великого мыслителя, а сам всего лишь авантюрист, занятый поисками путей личного обогащения, и его не волнует, что при этом проливается кровь. В нашем деле, главная цель которого — содействие королю в обретении трона, — он нам не нужен.
— Но что вы собираетесь предпринять? Как я слышала, великое восстание на западе, где бретонцы сражались бок о бок с вандейцами, провалилось?
— Вы правы, но рассказ об этой эпопее — а это и есть настоящая эпопея — займет времени больше, чем нам отпущено на это путешествие. Вандея пострадала, как никто, во всяком случае, больше нашего, и пора бы правительству объявить ей амнистию. Но сама Бретань не собирается сворачивать войну и бросать свои засады на лесных тропинках! Мы освободились от Пюизэ, и у нас есть предводители — наследники Жана Шуана. И пока убийцы короля у власти, наше движение будет продолжаться. И я не отрекусь от него, ведь у меня только и осталась что борьба, чтобы заполнить дни, которые доведется прожить.
В какое-то мгновение Лауре показалось, что она слышит слова Батца. Продолжать, продолжать, еще и еще, но до каких же пор и где этому конец? До возвращения на трон малолетнего короля, но ведь он теперь ничего о нем не знал? До возвращения принцев, но ведь по меньшей мере один из них, старший, стал преступником из-за своих амбиций? Столько жизней поломано, столько крови пролито, и все для того, чтобы вернуться обратно в Республику, которая и не собирается, судя по всему, уступать свое место, даже теперь, когда олицетворявший ее Робеспьер заплатил за свое преступное безумство казнью на эшафоте? Однако у Лауры не было никакого желания вступать в спор с этим господином, в ком она, несмотря ни на что, чувствовала скрытую радость. Гибель Лоэйзы, даже если он отказался от нее, служила ему оправданием для продолжения борьбы. Совсем как смерть Мари, пославшая Батца в пекло.
— Так что же вы собираетесь делать дальше? Он искоса взглянул на нее.
— Не кажется ли вам, мадам, что я и так уже слишком разговорился?
— Не доверяете мне?
— Если бы не доверял, то вы бы со мной не ехали. Ладно, отвечу: возьмусь за оружие, если представится случай. А пока поживу у себя, где меня в любой момент может навестить молодой Арман… ко всему прочему, я и сейчас выполняю свой долг, — добавил он, кивнув на мешок, зажатый между ног. — До того, как отправимся в Гильдо, заедем ненадолго в Планкоэ к девицам Вильне, двум очаровательным старым девам, моим дальним родственницам. Ясное дело, не получая от них все это время вестей, я обеспокоился…
— Вы хотите сказать, их дом — перевалочный пункт для вашей корреспонденции?
— Лучше сказать «доверенный дом». И разрази меня гром, если это не так! Они с распростертыми объятиями принимают всякого, кто ищет кров, отдых и еду, кому нужна помощь и даже кому не нужна, и все это с улыбкой, хотя делиться им особенно нечем, они небогаты. Я вообще-то недолюбливаю женщин, — заметил он, снова искоса поглядев на Лауру, — но эти две слишком дороги мне, потому что у них детские сердца.
Путешествие прошло без приключений, и если порой Лауре чудилось, что за плетнем кое-где мелькала черная шляпа или блестело на солнце дуло ружья у скалы, то видения эти были так мимолетны, что совершенно не казались реальностью. Никого из Синих не было видно до самого Планкоэ. Да и там все ограничилось проверкой документов пассажиров двуколки, после чего им с ленцой отдали честь, приложив руку к двурогому шлему, и путешественники продолжили свой путь.
— Как же они изменились! — расхохотался Фужерей, как только они отъехали на приличное расстояние. — До Термидора [27]нас бы обыскали с головы до ног, включая и телегу. А теперь, чтобы проявлять любопытство, им сначала нужно ощутимо увеличить свою численность: слишком хорошо известно, что в любой момент и в любом месте на головы им могут свалиться вооруженные до зубов решительные бойцы…
Четыреста домов городка Планкоэ располагались террасами на склонах двух холмов, между которыми протекала река Аргенон. Море было совсем недалеко — всего в двух лье. Излучины реки петляли, одна красивее другой. До революции городок, как и многие другие в Бретани, был настоящим гнездом аристократов. Семья Шатобрианов соседствовала здесь с Ромадеками, Рагенелями, Буатейелями, Вильодренами, Ларжентэ. В красивых каменных домах, обращенных на улицу широким крыльцом и украшенных островерхими коньками крыш, размеренно текла тихая, не лишенная изящества жизнь, наполненная молитвами и безобидными пересудами, что перелетали от замка к замку и от дома к дому, между морем и лесами. Террор прошелся по этим местам тайфуном, унеся огромное количество жизней, так что прежнее искусство жить дало изрядную трещину, и почти ничего не осталось от старомодного, но мирного уклада, сопровождаемого звоном колоколов собора Назаретской Богоматери. Тут все друг друга знали, кого-то — любили, кого-то — недолюбливали: все как обычно в человеческом обществе. Но отсутствующие чувства заменяла изысканная вежливость: она порой становилась убийственной, и слово, произнесенное ледяным тоном, разило наповал не хуже криков и оскорблений. Пришли тяжелые времена, и улицы опустели. Да и к чему выходить за ворота, раз церковь закрыта? Разве что в базарные дни наблюдалось некоторое оживление, но в трактирах сидели в основном секционеры и солдаты Национальной гвардии. Люди на улице не задерживались: сделал свое дело — и домой!
28 
