очень нудно 
37 
До них дошла весть о том, что граф Рюккельберг был полностью оправдан. «Баловство с девочками — невинная забава любого дворянина», — сказал судья с надменной улыбкой. Но графу пришлось навсегда уехать из Дании. О последнем Тристан и Хильдегард сообщили Марине. Они пытались внушить ей, что в случившемся нет ее вины, а то пугающее, что ей пришлось испытать, обычно происходит между взрослыми и тогда бывает даже прекрасным. Беда в том, что граф принудил девочку вступить с ним во взрослые отношения. Это было преступно. Сейчас главное — поскорее все забыть. Марина испуганно моргала и молча опускала глаза.
Но несмотря ни на что, она, по-видимому, испытывала доверие к Тристану. Однажды в Габриэльсхюс пришел человек необъятной толщины. Марина схватила Тристана за руку и спряталась у него за спиной, словно дочка бедного арендатора при появлении богатого помещика.
Это давало им надежду на будущее.
Спустя несколько недель к Тристану пришла заплаканная Хильдегард, лицо у нее было землистого цвета. Она уже давно так не выглядела, Тристан испугался.
Усадив Хильдегард на диван, он сел рядом. Хильдегард дышала с трудом, у Тристана сжалось сердце. Ее состояние явно ухудшалось.
Хильдегард вертела в пальцах носовой платок, Тристан ждал. Наконец она подняла на него глаза:
— Марину стало тошнить по утрам.
Страшная правда не сразу дошла до него.
— Но… — заикаясь, проговорил он, — этого не может быть! Ей только тринадцать лет! Ты не ошибаешься, Хильдегард?
С разрешения Хильдегард они перешли на «ты» и он стал называть ее просто по имени.
— Уже четырнадцать. И, как я тебе говорила, физически она давно не ребенок. Ведь в нас обеих течет южная кровь.
Тристан молчал, губы у него помертвели, он почувствовал дурноту. Ему вспомнилась история о Суль, которая соблазнила мужчину, когда ей было четырнадцать. Марине тоже четырнадцать. Но она еще невинная девочка и не понимает, что с ней случилось.
— Тристан, что же нам делать?
Голос Хильдегард дошел до него словно издалека, будто она взывала к нему из пещеры.
— Мы… теперь мы уже ничего не можем поделать. Мои родственники, владеющие секретами Людей Льда, могли бы, наверное, помочь, но они живут в Норвегии и им никак не успеть приехать сюда.
— Да, теперь уже поздно. Ты вспомни… Эта беда произошла в начале июня. А сейчас начало декабря. Тристан, дорогой, что нам делать?
— Давай все обдумаем, Хильдегард.
Сообщение Хильдегард повергло его в смятение: язык у него стал как ватный, в голове было пусто.
— Боюсь, ей придется испить эту чашу до дна, — с горечью сказала Хильдегард.
— Я тебя понимаю. Прости мою растерянность, просто эта новость пока никак не укладывается у меня в голове.
— Еще бы, Тристан. Как я понимаю, нам с Мариной, придется?..
Она не договорила и испуганно посмотрела на него. Ответом ей была нежная улыбка.
— О чем ты говоришь, Хильдегард! О том, чтобы вы покинули Габриэльсхюс, не может быть и речи. Я не строгий отец и не суровый ханжа, способный прогнать несчастных, попавших в беду. Сейчас Марина нуждается в нашей поддержке еще больше, чем раньше.
— Ты так добр, Тристан!
Он погладил Хильдегард по щеке и ушел к себе. Взгляд, которым она проводила его, был полон благодарности.
Тристан не знал, как он должен поступить. Положение казалось безвыходным.
Бедная Марина!
Тем временем для коменданта копенгагенского дворца начались жаркие дни. Личная охрана короля была усилена. Никто не знал, догадывается ли Его Величество об угрожавшей ему опасности. Комендант молчал как могила.
Поборники истинной власти не подавали признаков жизни. Лишь один раз двое молодых людей, которые поздно возвращались домой, сообщили нечто необычное. Их напугал вид трех высоких, мрачных и очень бледных людей, которые долго провожали их глазами. Молодые люди не могли объяснить, что именно так напугало их. Но у них вдруг возникло безотчетное желание позвать на помощь или убежать.
8
В Норвегии тем временем жизнь тоже не стояла на месте.
Виллему надела свой, как она его называла, «крестьянский наряд» — белую блузку с широкими рукавами и красную юбку с корсетом. В этом наряде не было ничего крестьянского, но это было ее единственное платье, более или менее подходившее для осеннего праздника урожая, который устраивался в Гростенсхольме. Обычно этот праздник хозяева устраивали для своих работников 29 сентября, в день святого Михаила, но как раз в тот день в Гростенсхольме умер старый работник, и праздник перенесли на начало декабря. В это время года его не могли устроить на открытом воздухе, и Никлас с Ирмелин решили устроить празднество в большом зале Гростенсхольма.
37 
