очень нудно 
120 
– Вот только этого нам для полноты счастья и не хватало! – устало вздохнул цергард и прижался лбом к холодному бронированному стеклу.
А из недр памяти наблюдателя Стаднецкого всплыли вдруг слова старой как мир, развесёлой песенки: «Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хо-ро-шо!..»
– Позор! – бессвязно шипел Верховный цергард Эйнер. – По-зо-ри-ще! Служба Внешней безопасности – гордость Отечества! Стоило оставить на пару дней! Из под носа, из под самого носа! – и, совсем уж сбившись на солдатский жаргон, беспомощно разведя руками, – разведчики, мать вашу! Бойцы невидимого фронта! Нет, я с вас просто офигеваю!!!
Подчинённые слушали в тяжёлом молчании, прятали глаза, даже те, кто к делу по должности отношения не имел и вины за собой не чувствовал. Стыдно было. Редко доводилось видеть начальство в таком состоянии.
Впрочем, длилась словесная экзекуция недолго. Припомнив ещё пару-тройку изящных оборотов казарменной лексики, цергард Эйнер внешне успокоился, стал прежним – корректным и сдержанным. Даже извинился за резкость. Ох, лучше бы не извинялся – совсем тошно стало. Так подвели своего, так подвели! Начальник ведомственной охраны, Форгард Хевег вслух попросил об отставке, а мысленно решил застрелиться.
– Ну, вот ещё, – искренне возмутился Верховный, – и без того чёрт знает что творится, не хватало мне, до кучи, на кадровые вопросы время тратить! Никаких отставок – всем работать!
Люди тихо разошлись.
На самом деле, он их не винил, просто досаду срывал. На себя, в первую очередь. Зачем оставил пришельцев в штабе, почему не увёз, не спрятал?! Хотя, и это не спасло бы. Кому надо – тот из топи достанет. Вдобавок, круг подозреваемых был бы много шире. А сейчас картина ясная: действовал кто-то из господ-соратников. Притом лично! Приказано было: никого из посторонних, ни под каким видом близко не подпускать к камере 7/9; случись кому проявить к её обитателям повышенный интерес – убивать безжалостно и тела прятать в топь. Охрана, состоявшая из людей верных и проверенных, обязательно именно так и поступила бы. И только в одном случае приказ мог остаться невыполненным. Поднять руку на Верховного они не смели. Это называлось «государственная измена». Этого и сам Эйнер был не в праве требовать от них. С таким врагом предстояло справляться в одиночку.
…О господах Верховных даже помыслить плохо нельзя, изменой от таких мыслей пахнет. Всё-таки регард Хрит не выдержал, заглянул к своему, когда остальные разошлись. Другим не положено было без вызова либо доклада, но он состоял на положении особом, не то что в кабинет Верховного – в личные апартаменты, как говорится, «дверь ногой открывал». Особо доверенное лицо! Для особыхже поручений.
Цергард Эйнер сидел на самом краю своего чудовищного кресла, подперев голову руками, прикрыв глаза. Вид у него был утомлённый – от недавней бодрости и следа не осталось, истаяла под грузом новых проблем. Хриту стало жаль его, собственно, и всегда было жаль. Нелегкая жизнь парню досталась, врагу не пожелаешь.
Подошёл, потрепал по плечу – из всего окружения он один мог позволить себе такую вольность, даже господа-форгарды не осмелились бы.
– Сидишь? – спросил, чтобы начать разговор, почему-то неловко было.
– Сижу, – уныло согласился с очевидным тот. – Думаю.
– А!.. Я чего зашёл-то… Спросить зашёл. Ты ведь, понимаешь, конечно?…
– Понимаю, – кивнул цергард. – Всё я понимаю… – и поднял на дядьку грустные серые глаза – Зря я, наверное, на людей наорал, да?
– Не зря, – утешил тот, – людям полезно. Для острастки.
Некоторое время они молчали, сидя друг напротив друга – один в кресле, другой разместился на скамье для допросов – жёсткой, неудобной, множеством задов отполированной, зато – деревянной! Немыслимая роскошь по нынешним временам, как раз для кабинета Верховного. А раньше, до войны, небось, в казарме стояла, или, там, в пыточной камере…
Каждый думал о своём. Цергард, надо полагать, решал дела государственные. А дядька Хрит вспоминал регарда Ловра, доброго старого приятеля, с имперских времён вместе служили, детей вместе растили… Это его смена заступила в ту ночь на пост возле особо охраняемой камеры 7/9. Это его нашли вскоре в луже крови, с распоротой от уха до уха глоткой… Странная рана. Армейские так не режут, армейские натренированы сбоку по горлу, коротким резким движением, перерубая сонную артерию. Широко полосуют уголовники, такая у них разухабистая манера… Регард Хрит пытался представить, что чувствовал друг Ловр в тот момент, когда впускал в камеру Верховного? Понимал, что его ждёт? Конечно, понимал. Никто не назвал бы Ловра дураком… Каково же ему было, старому чёрту, понимать, что отпирает двери собственной смерти?
120 
