очень нудно 
141 
–…отрежь ногу свою… вырви глаз свой…дай-дай…
И когда глазные яблоки начинают выползать, натягивая якорные цепи мышц, Инголф закрывает глаза. Как ни странно, сквозь веки он тоже видит, но иначе.
В котлах обитает зверь. Во всех и сразу. Тысяченожка с чугунными подковами, со щетинистым телом, сплетенным из тени и вздувшимся пузырем зоба. Он пульсирует, отсчитывая удары, но эти – лишь эхо иных. Настоящее сердце зверя находится в глубине дома.
До него Инголф доберется позже.
Пуля взрывает зоб, и горячий туман выплескивается на пол. Рвутся лески. Громыхает туча. Она сыплет молниями щедро и метко, сбивая котлы, и прошивая насквозь тысяченогое существо. А то не спешит умирать, оно пляшет в напоенном электричеством воздухе, и пламя – уже рыжее, живое – скатывается с панциря на стены.
Инголф отступает. Он закрывает дверь и оказывает лицо к лицу с врагом.
– У тебя три пули, – говорит тот.
– Две, – поправляет Инголф, зажимая пятую, бесполезную.
– Две тоже неплохо. Хватит. Идем.
– Куда?
– Вниз. Тебе надо кое-что сделать.
Инголф не двигается с места. Он разглядывает врага и думает, почему тот не спешит убить Инголфа. Враг невысок, сутуловат и мало походил на свое отражение из сна.
С другой стороны, запах – а запах не способен врать – подтверждает, что перед Инголфом находится именно то существо, по следу которого Инголф шел.
– Нет. Не совсем, – враг раскрытой ладонью коснулся дула, и оно прошло сквозь ладонь.
– Ты призрак?
Инголф был готов поверить в призраков, но враг покачал головой и сказал:
– Я – Вёрд. Часть того, что ты ищешь.
Глава 5. Аспекты безумия.
Доктор Вершинин забрался на подоконник и дергал ручку, пытаясь открыть окно. Ему требовался воздух. Ему требовалось очень много воздуха.
А окно не поддавалось. Створки его склеились и заперли Вершинина в кабинете.
Снаружи горел асфальт. Он пузырился и трескался, выпуская из трещин рыжих змей, и те расползались, пожирая все вокруг.
Особенно воздух.
И Вершинин, отчаявшись, ударил локтем по стеклу.
Борис Никодимыч очнулся у подоконника, среди прозрачных осколков. Один, крупный кривой, словно нож, торчал из предплечья. Он приколол рукав к руке, и подарил отрезвляющую боль.
– Я схожу с ума, – сказал доктор Вершинин и поднялся. – Определенно, я схожу с ума!
Он улыбнулся этой радостной новости и, поднявшись на ноги, двинулся к двери. Пол кабинета раскачивался, но Борис Никодимыч видел цель ясно.
– Я сошел с ума, – он протянул руку к ручке, но та сползла по дверному полотну, растекшись свинцовой лужицей. – Я сошел с ума. Какая досада!
И Вершинин пнул дверь. Дверь открылась, однако вместо знакомого больничного коридора с серым бетонным полом, зелеными стенами и пузырями-лампами за дверью обитала чернота.
– Ну заходи, – она дружелюбно протянула кривые пальцы корней.
– Пожалуй, воздержусь.
Корни пробили тонкую ткань халата.
– Да ладно тебе. Заходи, – повторила темнота и дернула, втягивая во влажную земляную пасть. Сзади с грохотом захлопнулась дверь. – Чувствуй себя как дома!
Изнутри земля – громадный пирог.
Слой черный, жирный, сдобренный перегноем щедро, как кондитерское какао – маслом. Комочками в нем – человеческие останки. Они перекручены, связаны узлами и разломаны на части. Земля-какао плывет и перетирает малые эти части, превращая их в гомогенную массу.
Ниже – корж органогенного слоя, пронизанный корнями.
А под ним – белый творожистый иллювий.
И наконец, твердый пригоревший блин подпочвенных пород.
О него Вершинину бы разбиться, но он не разбивается, и даже стекло, сидящее в руке обломком чужого копья, проходит сквозь скальную подложку.
И ниже.
До жесткого базальта, который теряет свою жесткость, но становится вязким, как плавящийся агар. Вершинин попадает внутрь и застревает. Он беспомощен, но не напуган.
– Здравствуйте, доктор, – говорят ему, и Вершинин выворачивает шею, силясь разглядеть говорящего. – Вы уж не дергайтесь. Потерпите. Земле-то тоже попривыкнуть надо. Медленно она меняется, медленно…
И Борис Никодимыч кивает.
Он висит в базальтовом агаре, удивляясь тому, что жив и способен дышать. А вокруг него напухает пузырь с прозрачными стенками. Пузырь этот разрастается, и постепенно вмещает всего Вершинина, а потом и пространство вокруг.
141 
