Последние отзывы

Содержание

Шрифт

Запомнить

– Мара нас завьюжила. Мары мастерицы морочить, – Снот забралась на руки. Тяжелая. Теплая. Врет постоянно. Думает, что Алекс – ребенок. А он взрослый давно и понимает, когда другие лгут. – Девочка, будь добра, прекрати рыдать и подойди сюда.

Крышкина рыдать не прекратила. Куда в ней только слезы помещаются? Подходила она боком, и с каждым шагом сгибалась все больше.

– Иголочку свою возьми, – промурлыкала Снот. – И зашей эту дыру, пока другие не пришли.

– З-зашить? – Юлька облизала губы.

– Зашить.

– Я… я не умею!

– Учись, – Снот скатилась на снег. – Или мне прикажешь? У меня лапы, милая моя. Ими иголку держать неудобно. А ты сиди смирно, воитель. Больно не будет.

Алекс не боли боится. Он не хочет, чтобы Крышкина к нему прикасалась. Пусть сейчас в руках ее не нож, а всего-навсего игла.

– Я сам.

– Сиди! – рявкнула кошка. – С-самостоятельный. Не для твоих рук игла.

Пришлось сидеть. Юлька шепотом сказала:

– Извини, я не хотела… не хотела тебя… я видела… я говорила, чтобы она перестала… говорила ей.

На глазах опять набухли слезы, и Юлька едва не выронила треклятую иголку.

– Я… я не знаю, почему со мной… почему это со мной!

– Деточка, если ты не зашьешь рану, твой дружок истечет кровью. А это – печально.

Кошка лгала. Кровотечение останавливалось, схватываясь жесткой коркой. Но Крышкина, всхлипнув, воткнула иглу под кожу.

Будто огня плеснули. Желтого, настоящего, как солнце.

– Извини… извини пожалуйста!

– Шей!

Алекс готов был ударить. Из-за этой дуры все случилось. А она все мямлит, ковыряется огнем в его ране, колет, тянет, скрепляет края кривыми стежками.

Терпеть. Нельзя бить девчонок. Нечестно. Юлька слабенькая, Алекс – сильный. Он должен был за ней присмотреть. Она не виновата. Точнее, виновата не она.

– Не виновата, – сказала Снот, растягиваясь на снегу. – Грим ее настроил. Как скрипочку свою. Играй – не хочу. Если умеючи, то любую мелодию вывести можно.

– То есть? – Джек присел рядом с кошкой. Копье свое положил на колено и для верности рукой прикрыл.

– Любую – это любую.

Нить оборвалась сама и сама же завязалась узлом, скрепляя шов. Иглу Крышкина воткнула в плащ и села рядышком, тихая, виноватая. Почти как Аллочка после внеочередного скандала.

И Аллочкиным же тоном произнесла:

– Я… я больше не буду.

– Будешь, – возразила Советница. – Если найдется скрипач подходящий.

Повисшее молчание весьма не понравилось Алексу. Джек перетирал пальцами снег, который в прикосновении не таял, не слипался, но просыпался пылью на сапоги. Снот жмурилась. Крышкина сидела, не дыша.

– Если так… – Джек поднял взгляд на Алекса. – Если все так, то от нее надо избавляться. Ненадежная.

Его правда: ненадежная. В спину толкнула. Зарезать хотела… Зарезала бы, когда б не Джек. Джеку Алекс дважды жизнь должен. А Крышкина – обуза.

– И пойдем быстрее, – сказал Владетель Ниффльхейма, подхватывая копье.

Глава 7. Решение.

Решение созрело почти мгновенно, и Джек удивился, что прежде не замечал его. Просто. Логично. Выгодно. Девчонка – что? Помеха. Тащится еле-еле, ноет постоянно. И с головой не дружит.

Психов надо в стороночке держать. Сегодня Алекса чуть не пришибла. Завтра, глядишь, и Джеку достанется. И чего теперь? Жить, поджидая ножа в спину? Нет, такое решеньице Джеку не по вкусу.

Гунгнир согласилось, желая крови настоящей, а не ледяной.

– Только попробуй, – сказал Алекс, поднимаясь. Он встал, заслоняя девчонку, и молот переложил в левую руку. – Только попробуй и я…

Сглотнул. Ему-то убивать не приходилось.

И видеть, как убивают, тоже. Мертвяки, если и встречались, то приличные, в гробах лежащие, с нарисованными лицами и надушенными одеждами.

Тот же, которого Джек прошлой весной нашел, был старым и вонючим. Верно, он пролежал от самой зимы, постепенно обрастая мусором и льдом. А с наступлением тепла, когда лед поплыл, полня пруд смрадной жижей, мертвец завонялся. Запах этот привлек котов и лисицу, которые, позабыв про временные распри, пировали пару дней. И воро?ны следили за пиром, оглашая окрестности завистливыми воплями.

А уж потом тело отыскал Джек.

Испугался? Ничуть. Противно было глядеть на растопыренные пальцы-ветки, на которых остались клочья кожи и синеватые огрызки ногтей. На лицо поеденное с выплавленными глазами. На клочья волос, которые поползли, марая хороший вполне ковер.