30 
«Ах, какие, однако, возвышенные чувства, — насмешливо нашептывал ее разум, — правда, они не мешают урчать от голода твоему животу!»
Но даже посмеяться над собой у нее не было сил.
— Я поеду в Кингс-Кип! — заявила она вслух и, оглянувшись, неожиданно увидела кативший по подъездной дороге фаэтон.
Какое-то время она разглядывала его круглыми от удивления глазами, любуясь, как солнце играет на серебряной конской сбруе. Прекрасными лошадьми правил какой-то джентльмен в цилиндре.
Невольно вскрикнув, она бегом бросилась к кухне.
— К нам едет какой-то фаэтон, Нана! — воскликнула она. — Должно быть, это граф! Поскорее впустите его! Я приму его в гостиной.
— Поправьте прическу, мисс Сиринга, — взволнованно посоветовала кормилица, снимая передник. — Сядьте и примите графа, как и подобает юной леди.
— А что со мной не так? — изумленно спросила Сиринга.
Однако, вняв словам кормилицы, она со всех ног бросилась через вестибюль в гостиную, окна которой выходили на лужайку позади дома. Это была прекрасная комната, в свое время со вкусом отделанная стараниями матери.
Мебель, возможно, не представляла особой ценности, зеркала и картины не привлекали пристального внимания, однако в целом комната отражала взыскательный вкус леди Мелтон. Опытный глаз наверняка бы отметил элегантность дивана и кресел, хоть они и были потертыми, голубые камчатые портьеры и диванные подушки в тон, а также красивый ковер на полу перед камином.
Сиринга быстро огляделась по сторонам. Все было опрятно, пыль вытерта. И как хорошо, что вчера она поставила на столы по обе стороны камина большие вазы с букетами сирени, а на подоконник — вазу с нарциссами.
Комната благоухала сиренью, и этот пьянящий аромат исходил не только от ваз, но и вливался в открытые окна из сада, где вот уже несколько дней буйствовало цветение белой сирени. Сиринга осталась довольна. Подойдя к зеркалу, она взглянула на свое отражение и поправила прическу.
Волосы крошечными завитками обрамляли щеки, а поскольку от природы они были густы, ее скромная прическа вполне могла соперничать с прическами самых отъявленных лондонских модниц.
Платье было безукоризненно чистым и накрахмаленным. Нана гладила его каждый день, и, хотя оно было далеко не новым, смотрелось оно аккуратно и вполне достойно. Поясок, которым Сиринга стянула талию, подчеркивал ее стройность.
Траурное платье она купить не могла — на него просто не было денег. К счастью, в вещах матери отыскался розовато-лиловый пояс. Если бы не он, она была бы во всем белом, что только подчеркивало бы бледность ее щек.
Услышав в зале шаги, Сиринга побледнела еще больше.
— Граф Роттингем, мисс Сиринга, — раздался голос кормилицы.
Открыв дверь в комнату, граф увидел бледное, испуганное лицо, обращенное к нему, и пару огромных серых глаз, внимательных и встревоженных. Впрочем, стоило ему переступить порог, как выражение глаз мгновенно изменилось. В них блеснула искорка света, и слабый румянец мгновенно вернулся к бледным щекам — подобно стремительному рассвету над равнинами Индии, подумал граф.
— Так это были вы? — радостно произнесла девушка. — Я почему-то была в этом уверена! Я так рада!
— А кто, по-вашему, это еще мог быть? — спросил Роттингем.
Хоть он и запомнился ей высоким и широкоплечим, но теперь, в небольшой комнате, показался просто гигантом. Костюм на графе был модным и изысканным — широкий галстук, ладно скроенный сюртук. Рядом с ним Сиринга почувствовала себя маленькой, невзрачной и ужасно робкой.
Она поняла, что он ждет ответа на свой вопрос, однако, подняв глаза, увидела на его лице равнодушную маску.
— Сказать по правде, не знаю, — призналась Сиринга. — Но потом я подумала, что вы, наверное, по доброте своей решили купить Меркурия! Вы спасли его… вы действительно спасли его… от какого-нибудь жестокого хозяина! Я ведь так боялась, что он попадет в плохие руки!
— Если дело именно в этом, то я рад, что купил Меркурия, — произнес граф.
Его слова о Меркурии напомнили Сиринге о том, что граф купил не только коня, и она тотчас залилась краской.
— Простите мою бестактность… я забыла о манерах… не изволит ли ваша светлость присесть? — быстро предложила Сиринга, пытаясь загладить свою оплошность.
— Я все думал, предложите вы мне сесть или нет, — ответил Роттингем.
— Простите… я… извините, — пролепетала Сиринга. — Прошу вас простить меня, я так взволнованна… что просто не нахожу себе места… — Она замолчала, не в силах подобрать нужные слова, и, видя, что граф все еще стоит, поспешила добавить: — Боюсь… я забыла… забыла… поклониться вам.
30 
