40 
Саладин безуспешно сдерживал возбуждение, когда ее тонкие пальчики заскользили по его груди.
– Можешь спрашивать о чем угодно, дорогая. Другое дело, захочу ли я ответить.
Ничуть не смутившись, Ливви продолжала гладить его щеку с отросшей за день щетиной.
– Почему ты не женился?
Вопрос застал его врасплох. Саладин вздрогнул, как от пощечины, и отодвинулся от нее. Неужели он поспешил поверить ей? Слишком хотел увидеть в ней идеальную любовницу в то время, как она ждала случая вторгнуться в запретную область.
– Никогда не мог понять, – выдохнул он, – почему лежащая рядом со мной женщина хочет говорить о другой женщине.
Ливви заметно насторожилась.
– Хочешь сменить тему?
– А как ты думаешь?
Ливви зажгла лампу у изголовья и посмотрела на него.
– Думаю, не ошиблась.
– Вот и хорошо, что поняла намек. Не спрашивай.
– Ты не единственный, кто не любит намеков. – Ливви убрала за ухо длинную рыжую прядь, но не отвела взгляд. – Спрашиваю не потому, что рассчитываю занять постоянное место в твоей жизни. Я знаю, какая роль мне отведена. Между нами только секс…
– Только секс?! – не удержался Саладин, накрывая ладонью ее грудь.
Ливви оттолкнула его руку.
– Мне не дает покоя любопытство, – упорно продолжала она. – Твой статус холостяка никак не укладывается в образ правителя, любящего страну, но думающего скорее о продолжении рода своего жеребца, чем о собственном наследнике. Не могу понять.
– Тебе и не надо понимать.
– Но я хочу.
Саладин на минуту замолчал. Он расценивал ее вопрос как вмешательство – ненужное и нежелательное. Ливви не имела права спрашивать. Однако что-то необъяснимое подталкивало его к ответу. Возможно, тот же инстинкт, заставлявший озлобленных, травмированных лошадей подчиняться ей. Ее особый дар распространялся и на людей. Саладин колебался, чувствуя странную беззащитность под ее взглядом – спокойным и настойчивым. Может, забыв о вспыльчивости, он испытывает рядом с ней покой и радость потому, что Ливви излучает целительную ауру умиротворения. Саладин приказал себе не отвечать ей. Внутренний мир монарха не только вопрос его личных переживаний, но и вопрос власти. Оставаясь одиноким и недоступным, он возвышается над людьми.
Но бремя вины и мрачной тайны лежало на его плечах камнем, слишком тяжелым, чтобы вынести одному. Впервые в жизни Саладин решился поделиться с другим человеком.
– Потому, что я уже был женат, – сказал он.
Ливви испытала шок – для Саладина это было очевидно. Несмотря на ее браваду и утверждения, что их связывает только секс, все было гораздо сложнее. Женщин так запрограммировала природа: они стремились установить с мужчиной эмоциональную близость. Саладин видел, как Ливви старается изобразить непринужденный интерес, но ее глаза потемнели.
– Женат? – переспросила она дрогнувшим голосом. – Мне в голову не приходило.
– С чего бы вдруг? Я был очень молод. В те времена не существовало чертовых круглосуточных новостных каналов, и Джазратан не представлял интереса для внешнего мира.
– И твоя… жена?
В ее голосе слышалась настороженность. Какого ответа она ожидала? Что Алия заперта где-то в высокой башне или среди других его жен спрятана в гареме, пока он развлекается с иностранной любовницей?
– Умерла.
Никакой реакции не последовало. Если бы Ливви начала бормотать банальные соболезнования, он, вероятно, встал бы и вышел. Ничто так не бесило его, как непочтительное отношение к прошлому. Но Ливви ждала. Она терпеливо ждала так же, как недавно с Барханом, когда он злобно стучал копытами в деннике прежде, чем позволил ей войти.
– Какое горе, – наконец сказала она тихим голосом, пролив бальзам на его душу.
– Да, – согласился он.
– С ее памятью как-то связаны ворота Фадди и розарий, правда? – нерешительно предположила Ливви.
Саладин кивнул, а через минуту пояснил:
– Она планировала отметить в саду первую годовщину нашей свадьбы, но не дожила до завершения работ. Я велел закончить разбивку розария по ее чертежам, но…
– Сам никогда не заходил туда, так? – продолжила за него Ливви. – Никому не позволено гулять там. Сад всегда безлюден.
– Да, это так.
Возможно, ее молчание заставило Саладина рассказать всю историю. Стоило только начать, и слова будто сами полились быстрым, сбивчивым потоком. Он так долго не разрешал себе вспоминать, что случившееся казалось нереальным. Но прошлое не изменишь. Печаль, как осколок стекла, пронзила сердце, а затем обрушилось чувство вины, которая всегда жила в нем.
40 
