84 
Мой сын говорит, что ему во время следствия читали показания О. Э. о нем и обо мне и что они были безупречны. Многие ли наши современники, увы, могут сказать это о себе?..
Второй раз его арестовали 2 мая 1938 года в нервном санатории около станции Черустье (в разгаре террора). В это время мой сын сидел на Шпалерной уже два месяца (с 10 марта). О пытках все говорили громко. Надя приехала в Ленинград.
У нее были страшные глаза. Она сказала: «Я успокоюсь только тогда, когда узнаю, что он умер».
В начале 1939 года я получила короткое письмо от московской приятельницы (Эммы Григорьевны Герштейн): «У подружки Лены (Осмеркиной) родилась девочка, а подружка Надюша овдовела», – писала она.
От Осипа было всего одно письмо (брату Александру) из того места, где он умер. Письмо у Нади. Она показала мне его. «Где моя Надинька?» – писал Осип и просил теплые вещи. Посылку послали. Она вернулась, не застав его в живых.
Настоящим другом Нади все эти очень для нее трудные годы была Василиса Георгиевна Шкловская и ее дочь Варя.
Сейчас Осип Мандельштам – великий поэт, признанный всем миром. О нем пишут книги – защищают диссертации. Быть его другом – честь, врагом – позор. <…>
Для меня он не только великий поэт, но и человек, который, узнав (вероятно, от Нади), как мне плохо в Фонтанном Доме, сказал мне, прощаясь,– это было на Московском вокзале в Ленинграде: «Аннушка (он никогда в жизни не называл меня так), всегда помните, что мой дом – ваш» . Это могло быть только перед самой гибелью...
8 июля 1963
Комарово
V. Поздний ответ
Белорученька моя, чернокнижница...
М. Ц.
- Невидимка, двойник, пересмешник...
- Что ты прячешься в черных кустах? —
- То забьешься в дырявый скворешник,
- То блеснешь на погибших крестах,
- То кричишь из Маринкиной башни:
- «Я сегодня вернулась домой,
- Полюбуйтесь, родимые пашни,
- Что за это случилось со мной.
- Поглотила любимых пучина,
- И разграблен родительский дом».
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Мы сегодня с тобою, Марина,
- По столице полночной идем.
- А за нами таких миллионы
- И безмолвнее шествия нет...
- А вокруг погребальные звоны
- Да московские хриплые стоны
- Вьюги, наш заметающей след.
16 марта 1940, 1961
Фонтанный Дом – Красная Конница
«Прочитала мне свои стихи, посвященные Цветаевой. Я уже слышала их.
– Это мой долг перед Марининой памятью: мне она посвятила несметное множество стихотворений».
Лидия Чуковская. «Записки об Анне Ахматовой» (Запись 3 сентября 1956 г.)
<Марина Цветаева>
<1>
Наша первая и последняя двухдневная встреча произошла в июне 1941 г. на Большой Ордынке, 17, в квартире Ардовых (день первый), и в Марьиной роще у Н. И. Харджиева (день второй и последний). Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 г. Это была бы «благоуханная легенда», как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-летней любви, которая оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно. Сейчас, когда она вернулась в свою Москву такой королевой и уже навсегда (не так, как та, с которой она любила себя сравнивать, т. е. с арапчонком и обезьянкой в французском платье, т. е. décolleté grande gorge,[71] мне хочется просто, «без легенды», вспомнить эти Два дня.
<2>
Когда в июне 1941 г. я прочла М<арине> Ц<ветаевой> кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро», очевидно, полагая, что поэма – мирискусничная стилизация в духе Бенуа и Сомова, т. е. то, с чем она, может быть, боролась в эмиграции, как с старомодным хламом. Время показало, что это не так.
<3>
Марина ушла в заумь. См. «Поэму воздуха». Ей стало тесно в рамках Поэзии. Она – dolphinlike[72], как говорит у Шекспира Клеопатра об Антонии. Ей было мало одной стихии, и она удалилась в другую или в другие. Пастернак – наоборот: он вернулся (в 1941 году – Переделкинский цикл) из своей пастернаковской зауми в рамки обычной (если поэзия может быть обычной) Поэзии. Сложнее и таинственней был путь Мандельштама.
1959
VI. «Вот это я тебе, взамен могильных роз...»
Памяти М. Булгакова
- Вот это я тебе, взамен могильных роз,
- Взамен кадильного куренья;
- Ты так сурово жил и до конца донес
- Великолепное презренье.
- Ты пил вино, ты как никто шутил
- И в душных стенах задыхался,
- И гостью страшную ты сам к себе впустил
- И с ней наедине остался.
- И нет тебя, и все вокруг молчит
- О скорбной и высокой жизни,
- Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
- И на твоей безмолвной тризне.
- О, кто подумать мог, что полоумной мне,
- Мне, плакальщице дней не бывших,
- Мне, тлеющей на медленном огне,
- Всех пережившей, все забывшей,
- Придется поминать того, кто, полный сил,
- И светлых замыслов, и воли,
- Как будто бы вчера со мною говорил,
- Скрывая дрожь смертельной боли.
Март 1940
84 
