очень нудно 
37 
— В постель? — возмущенно отозвалась она. — Ты что, какой-нибудь сексуальный маньяк?
Какое-то мгновение он озадаченно смотрел на нее, а потом, к ее возмущению, просто рассмеялся.
— Ты мне льстишь, Роми, — проговорил он.
— У меня не было такого намерения! — Роми еще раз разгладила платье со всем достоинством, которое смогла призвать себе на помощь.
— А сейчас мне пора в дом, — сказала она ему. — Надо составить букеты из срезанных цветов. И я хочу еще раз посмотреть план размещения гостей во время обеда.
Вторжение домашней темы в их разговор положило конец его расслабленности, вызванной испытанным удовлетворением. Сонливость улетучилась, и Доминик вновь стал видеть окружающий мир во всей его холодной четкости.
— Роми! — резко позвал он, и что-то в его голосе заставило ее остановиться и вопросительно взглянуть на него. — Расскажи мне о Марке, неожиданно потребовал он.
Роми опустила глаза и заметила, что у нее сильно дрожат руки.
— О Марке? — срывающимся голосом спросила она, не веря своим ушам. О Марке? Почему ты хочешь говорить о Марке? И именно сейчас? Потому что он должен напоминать себе о том, как гнусно она поступила с покойным мужем, вот почему, мрачно сказал себе Доминик. А еще потому, что ему грозит опасность позабыть, зачем он заманил ее сюда. В его серебристо-серых глазах сверкнул огонек явной враждебности.
— А почему бы и нет? Он все-таки был когда-то моим лучшим другом.
— Подчеркнем «все-таки» и «когда-то», — язвительно согласилась она. Теперь была ее очередь наблюдать, как он недовольно поежился. — Потому что сразу после нашей свадьбы ты уехал из страны и бесследно исчез, вот так.
— А как бы я смотрел Марку в глаза, зная, чем занимался с тобой? — резко спросил он. — Зная, что предал его гнуснейшим образом, каким только можно предать человека? Бог мой, да мне в зеркало на себя было противно смотреть после всего…
— И поэтому, из-за ощущения вины, которую ты испытывал, Марк так и не увидел тебя перед…
— Перед тем, как твое вероломство погубило его? — холодно закончил он.
— Ты прекрасно знаешь, что Марк умер от рака, — проговорила она тихим, дрожащим голосом. — Неужели ты считаешь, что в этом виновата я?
— Но такие болезни могут быть вызваны стрессом, не так ли? — безжалостно заметил он. — И мне просто трудно вообразить более стрессовую ситуацию, чем жизнь с заблудшей женщиной. Более того, с женой, для которой нет большего наслаждения, чем заниматься сексом в странных и необычных местах!
Роми колебалась. Он так твердо решил думать о ней плохо, что, скорее всего, не поверит, даже если она осмелится сказать ему… Но ей вдруг показалось ужасно важным попытаться ему все объяснить.
— Доминик, — спокойно произнесла она, — ты многого не понимаешь…
— Единственное, чего я не понимаю, — перебил он ледяным тоном, — это почему такой умный человек, как Марк, не разгадал твоего двуличия. Скажи мне, Роми, ты в тот день отправилась к нему в объятия прямо из моих? Или даже твоя совесть смогла удержать тебя? — Его серые глаза возбужденно сверкали. — Может, ты бросилась принимать душ перед встречей с ним? И словно одержимая терла каждый дюйм кожи — из страха, что запах любви остался у тебя на теле подобно самым стойким духам? — с холодным вызовом закончил он.
Роми, не дрогнув, приняла этот вызов, хотя ей казалось, что немногие женщины смогли бы выдержать такой испепеляющий, полный презрения взгляд. Но, наверное, не так уж и плохо, что все невысказанные горькие упреки прорываются наконец из тайников души. Возможно, что для них двоих единственным способом обрести какое-то душевное спокойствие будет облегчить боль и дать яду выплеснуться наружу.
— Да, я вернулась к себе и приняла душ, — сказала она ему безжизненным голосом, вспомнив, как в удивлении смотрела на свое отражение в затуманенном зеркале: кожа все еще была розовая и горела, а тело все еще трепетало в непроизвольном восторге от того, что с ней произошло по его воле.
— И тебе не кажется, что это было скверное начало вашей с Марком семейной жизни? — спросил он. — Если ты была готова на такое еще до совершения брачной церемонии, то что можно сказать о дальнейшем? — Его серебристо-серые глаза сверкали открытым обвинением. — Господи, Роми, и ты была в силах с этим жить?
Роми вздохнула. Вроде бы не скажешь, что он ее не слушает. Он просто не желает слышать…
37 
