очень нудно 
63 
– Нас победили, – сказала она тихо, стараясь скрыть нестерпимую горечь и потерянно глядя далеко за занавески, на утопающую в ярком полуденном свете площадь.
Октавио наклонился и взял письмо – она вблизи увидела бледное и взмокшее лицо, глаза, которые из-за долгих лет постоянных занятий оказались упрятаны за толстые стекла очков, распухшие веки студента, крылья носа, трепещущие от тревоги, и следы герпеса на нижней губе. Затем услышала легкий шелест разворачивающейся бумаги – сейчас горстка слов разрушит все его надежды. Эти слова позволили донье Виктории так же с болезненной ясностью осознать, в каком неоплатном она перед ним долгу. Ведь сама она могла выбирать, у него же выбора не было, она навязала ему этот путь в качестве единственно возможного.
– Нас победили, – повторила она. – В конце концов они нас победили.
Он положил письмо на столик, подошел к окну и встал к ней спиной. Вот в кого она его превратила: в преждевременно состарившегося мужчину, сутулого из-за долгих часов, проведенных над бумагами, грустного и одинокого, неспособного завоевать внимание женщины. Ему бы жить с молодой девушкой, а он жил со старухой. Ему бы каждую ночь прижиматься к теплому женскому телу, а он ложился один. Служанки, которых она нанимала, были своеобразной компенсацией, но они не могли дать ему то, в чем он по-настоящему нуждался. Впервые донья Виктория осознала свою ошибку в тот день, когда увидела Октавио взволнованным и онемевшим, как подросток, в присутствии Глории. Тогда она поняла, на какие муки обрекла его. И тот факт, что это осознание пришло, пусть и поздно, не освобождал ее от вины.
– Больше делать нечего, – сказал он так внезапно, что донья Виктория даже вздрогнула.
Она ответила не сразу, а помедлила, выбирая слова, которые могли дать хотя бы маленькую надежду.
– Есть чего, – возразила она. – Сохранить то, что имеем.
Он повернулся и пристально посмотрел на нее через толстые стекла очков, удивленный, что она приняла печальное известие с такой выдержкой. С тех пор как у него высыпал герпес, он имел обыкновение накрывать нижней губой верхнюю, что и сделал сейчас; при этом выражение горечи и обиды на его лице только усилилось. Глядя на нее, Октавио подумал: если она согласится подписать бумаги о капитуляции, то лишь для того, чтобы не усугублять ситуацию, не делать этот проигрыш еще более болезненным для них обоих. «Она боится за меня», – понял он.
– Мы уедем из этого города. Уедем и никогда не вернемся, – прошептала донья Виктория. В ее голосе послышались нотки ненависти, а слова снова стали твердыми, будто борьба была тем единственным, что поддерживало в ней жизненные силы.
– Нас здесь слишком многое держит, – запротестовал он мягко, взмахнув руками, как бы указывая на дом (решетки, снятые с чьих-то окон до того, как их поглотила вода, украшения, полные воспоминаний, тончайшие связи, установившиеся между прекрасным домом и его обитателями), имея в виду также могилы на маленьком холме Патерностера.
– Когда-нибудь мы вернемся навестить их, – сказала донья Виктория, догадавшись о его мыслях. – Но уедем отсюда навсегда. Из этого города врагов.
16
Прошло уже два дня после звонка Англады, но Купидо так и не собрался сказать лейтенанту, что больше не работает над этим делом, так как его клиент считает, что убийца – сумасшедший, незнакомый лично с Глорией, а потому нет смысла тратить время и деньги на расследование. Сыщик понимал: после того, как он войдет в участок и объявит Гальярдо, что бросил дело, пути назад уже не будет. Поэтому медлил с визитом. За этой нерешительностью скрывалось желание узнать Глорию получше, дождаться момента, когда из женщины, полной загадок, она превратится в абсолютно понятного ему человека. «Всегда одно и то же, – думал он, – нужно обязательно вторгнуться в интимную жизнь других людей и разбередить их раны, чтобы определить, чем же они инфицированы. Нужно проследить связи, ведущие от жертвы к палачу. Видимо, причиной тому вечное любопытство – врожденный инстинкт детектива, такой же мощный, как и другие инстинкты, и связанный с извечным стремлением к истине. Любая загадка всегда вызывает желание разгадать ее».
Детектив откладывал принятие решения еще и потому, что все увиденное им, все прочитанное и услышанное могло относиться к его поискам. За день до этого, проходя мимо скобяной лавки, он заметил на витрине нож, точно такой же, каким убили двух девушек. В магазине продавалась сотня лезвий любых форм и размеров: ножи, доступные для всех. Рикардо остановился перед витриной, разглядывая клинки, на которые в любом другом случае не обратил бы внимания. Продавец, увидев сыщика, наблюдал за ним с подозрением. Вечером, перечитывая «Ромео и Джульетту», – Купидо думал, что, возможно, хоть классика поможет ему на время отрешиться от реальности, – он с изумлением обнаружил, что четыре века назад Шекспир писал о герпесе: «...и губы дев, которым снится страсть. Шалунья Маб их сыпью покрывает за то, что падки к сладким пирожкам»[13]. Даже слова старой книги напоминали детективу, что он оставил работу незавершенной. Рикардо боялся, что не сможет забыть о ней, пока не узнает всей правды, ведь единственный способ разделаться с задачей – это решить ее.
63 
