43 
Фонтанный Дом
* * *
Писатель Борис Зайцев, покинувший Россию в 1922 году и обосновавшийся в Париже, так вспоминает явление «Реквиема»:
«Полвека тому назад жил я в Москве, бывал в Петербурге. Существовало тогда там… артистическое кабаре «Бродячая Собака»… В один из приездов моих в Петербург, в 1913 году меня познакомили в этой Собаке с тоненькой изящной дамой, почти красивой, видимо, избалованной уже успехом, несколько по тогдашнему манерной. Не совсем просто она держалась. А на мой, более простецко-московский глаз, слегка поламывалась… Была она поэтесса, входившая в наших молодых кругах в моду – Ахматова. Видел я ее в этой Собаке всего, кажется, один раз. На днях получил из Мюнхена книжечку стихотворений, 23 страницы, называется «Реквием». На обложке Анна Ахматова (рис. С.Сорина, 1913). Да, та самая… И как раз того времени… Говорят, она не любила этот свой портрет. Ее дело. А мне нравится, именно такой помню ее в том самом роковом 13-м году. Но стихи написаны позже, а тогда не могли быть написаны… Эти стихи Ахматовой – поэма… Да, пришлось этой изящной даме из Бродячей Собаки испить чашу, быть может, горчайшую, чем всем нам, в эти воистину «Окаянные дни» (Бунин). Я-то видел Ахматову «царско-сельской веселой грешницей» и «насмешницей»… Можно ль было предположить тогда… что хрупкая эта и тоненькая женщина издаст такой вопль – женский, материнский, вопль не только о себе, но обо всех страждущих – женах, матерях, невестах, вообще обо всех распинаемых?
- Хотела бы всех поименно назвать.
- Да отняли список и негде узнать.
- Для них создала я широкий покров
- Из бедных, у них же подслушанных слов.
В том-то и величие этих 23 страничек, что «о всех»… Опять и опять смотрю на полупрофиль Соринской остроугольной дамы 1913 года. Откуда взялась мужская сила стиха, простота его, гром слов будто обычных, но гудящих колокольным похоронным звоном, разящих человеческое сердце и вызывающих восхищение художническое? Воистину «томов премногих тяжелей». Написано двадцать лет назад. Останется навсегда безмолвный приговор зверству».
Дописав «Реквием», Анна Ахматова почувствовала, что вновь приобрела власть над словом. И сразу же принялась за большую работу.
В ноябре 1964 года, на самом исходе хрущевской оттепели, Ахматова сделала в «Записной книжке» горестную заметку:
«Опять вспомнила:
- Ты лучше бы мимо,
- Ты лучше б назад…
- Как твердо и неумолимо Судьба ведет свою линию».
«Ты лучше бы мимо…» – из поэмы «Путем всея земли» (вариант названия – «Китежанка»). Ни у критиков, ни у читателей она не пользуется популярностью. Однако сама Ахматова очень любила эту вещь, считая, что без «Китежанки» непонятны многие ее стихи, разбросанные по разным сборникам и циклам и так и не собранные в одну отдельную книгу: книгу Судьбы.
ПУТЕМ ВСЕЯ ЗЕМЛИ
(КИТЕЖАНКА)
В санех сидя, отправляясь
путем всея земли…
Поучение Владимира Мономаха детям
И Ангел поклялся живущим,
что времени больше не будет.
Апок[35]
ИЗ ПИСЬМА К*** (Вместо предисловия)
В первой половине марта 1940 года на полях моих черновиков стали появляться ни с чем не связанные строки…
Смысл этих строк казался мне тогда темным и, если хотите, даже странным, они довольно долго не обещали превратиться в нечто целое и как будто были обычными бродячими строчками, пока не пробил их час и они не попали в тот горн, откуда вышли такими, какими вы видите их здесь.
Осенью этого же года я написала еще три не лирические вещи. Сначала хотела присоединить их к «Китежанке» и написать книгу «Маленькие поэмы», но одна из них, «Поэма без героя», вырвалась, перестала быть маленькой, а главное, не терпит никакого соседства; две другие, «Россия Достоевского» и «Пятнадцатилетние руки», претерпели иную судьбу: они, по-видимому, погибли в осажденном Ленинграде, и то, что я восстановила по памяти уже здесь, в Ташкенте, безнадежно фрагментарно. Поэтому «Китежанка» осталась в гордом одиночестве, как говорили наши отцы.
1
- Прямо под ноги пулям,
- Расталкивая года,
- По январям и июлям
- Я проберусь туда…
- Никто не увидит ранку,
- Крик не услышит мой,
- Меня, китежанку,
- Позвали домой.
- И гнались за мною
- Сто тысяч берез,
- Стеклянной стеною
- Струился мороз.
- У давних пожарищ
- Обугленный склад.
- «Вот пропуск, товарищ,
- Пустите назад…»
- И воин спокойно
- Отводит штык.
- Как пышно и знойно
- Тот остров возник!
- И красная глина,
- И яблочный сад…
- О salve, Regina![36] —
- Пылает закат.
- Тропиночка круто
- Взбиралась, дрожа.
- Мне надо кому-то
- Здесь руку пожать…
- Но хриплой шарманки
- Не слушаю стон.
- Не тот китежанке
- Послышался звон.
2
- Окопы, окопы, —
- Заблудишься тут!
- От старой Европы
- Остался лоскут,
- Где в облаке дыма
- Горят города…
- И вот уже Крыма
- Темнеет гряда.
- Я плакальщиц стаю
- Веду за собой.
- О, тихого края
- Плащ голубой!..
- Над мертвой медузой
- Смущенно стою;
- Здесь встретилась с Музой,
- Ей клятву даю.
- Но громко смеется,
- Не верит: «Тебе ль?»
- По капелькам льется
- Душистый апрель.
- И вот уже славы
- Высокий порог,
- Но голос лукавый
- Предостерег:
- «Сюда ты вернешься,
- Вернешься не раз,
- Но снова споткнешься
- О крепкий алмаз.
- Ты лучше бы мимо,
- Ты лучше б назад,
- Хулима, хвалима,
- В отеческий сад».
3
- Вечерней порою
- Сгущается мгла.
- Пусть Гофман со мною
- Дойдет до угла.
- Он знает, как гулок
- Задушенный крик
- И чей в переулок
- Забрался двойник.
- Ведь это не шутки,
- Что двадцать пять лет
- Мне видится жуткий
- Один силуэт.
- «Так, значит, направо?
- Вот здесь, за углом?
- Спасибо!» – Канава
- И маленький дом.
- Не знала, что месяц
- Во все посвящен.
- С веревочных лестниц
- Срывается он,
- Спокойно обходит
- Покинутый дом,
- Где ночь на исходе
- За круглым столом
- Гляделась в обломок
- Разбитых зеркал
- И в груде потемок
- Зарезанный спал.
4
- Чистейшего звука
- Высокая власть,
- Как будто разлука
- Натешилась всласть.
- Знакомые зданья
- Из смерти глядят —
- И будет свиданье
- Печальней стократ
- Всего, что когда-то
- Случилось со мной…
- Столицей распятой
- Иду я домой.
5
- Черемуха мимо
- Прокралась, как сон,
- И кто-то «Цусима!»
- Сказал в телефон.
- Скорее, скорее —
- Кончается срок:
- «Варяг» и «Кореец»
- Пошли на восток…
- Там ласточкой реет
- Старая боль…
- А дальше темнеет
- Форт Шаброль,
- Как прошлого века
- Разрушенный склеп,
- Где старый калека
- Оглох и ослеп.
- Суровы и хмуры,
- Его сторожат
- С винтовками буры.
- «Назад, назад!»
6
- Великую зиму
- Я долго ждала,
- Как белую схиму
- Ее приняла.
- И в легкие сани
- Спокойно сажусь…
- Я к вам, китежане,
- До ночи вернусь.
- За древней стоянкой
- Один переход…
- Теперь с китежанкой
- Никто не пойдет,
- Ни брат, ни соседка,
- Ни первый жених, —
- Лишь хвойная ветка
- Да солнечный стих,
- Оброненный нищим
- И поднятый мной…
- В последнем жилище
- Меня упокой.
10–12 марта 1940
43 
