— Спасибо, Квинктилия, — сказал он. — Пожалуйста, попроси Корнелию и Юнию прийти сюда в качестве свидетельниц. Этот неблагодарный настаивает, чтобы завещание Цезаря было вскрыто сейчас.
Три весталки, с головы до ног в белом, встали возле стола. На головах семь накрытых вуалью кругов витой шерсти. Пизон сломал печать и развернул документ.
Он и так умел бегло читать, а тут ему еще помогло обыкновение Цезаря ставить точку над первой буквой каждого слова. Прикрывая рукой текст от пары горящих нетерпением глаз, Пизон быстро просмотрел его. Не говоря ничего, он запрокинул голову и захохотал.
— Что? Что?!
— Ты никакой не наследник Цезаря, дорогой мой Антоний! На самом деле ты тут даже не упомянут! — еле выговорил Пизон, суетясь в поисках носового платка, чтобы вытереть слезы. — Молодец, Цезарь! Ай, молодец!
— Я не верю тебе! Дай сюда!
— Антоний, здесь три весталки, — предупредил Пизон, передавая Антонию свиток. — Не пытайся порвать завещание.
Ухвативший документ дрожащими пальцами Антоний практически ничего не смог в нем прочесть. В глаза сразу бросилось ненавистное имя.
— Гай Октавий? Этот жеманный, чопорный маленький педик? Или это розыгрыш, или Цезарь был не в своем уме. Конечно розыгрыш! Я… я буду протестовать!
— Пожалуйста, попытайся, — сказал Пизон, выхватывая у него завещание.
Он улыбнулся весталкам, тоже весьма довольным тем, что возмездие не заставило себя ждать.
— Это неопровержимо, Антоний, и ты это знаешь. Семь восьмых Гаю Октавию, одну восьмую поделить между… хм… Квинтом Педием, Луцием Пинарием, Децимом Брутом… это не выйдет, он один из убийц… и моей дочерью Кальпурнией.
Пизон откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Антоний стремглав кинулся к выходу, но Пизон предпочел этого не заметить. Он, улыбаясь, подсчитывал: «У Цезаря должно быть по меньшей мере пятьдесят тысяч талантов. Одна восьмая — это шесть тысяч двести пятьдесят талантов. Если вычеркнуть Децима Брута, который ничего не может наследовать в результате совершенного преступления, это дает моей Кальпурнии свыше двух тысяч талантов. Ну, ну, ну! Он и ее не забыл, как порядочный муж. Я, разумеется, к этим деньгам не притронусь… без ее согласия, во всяком случае».
Он открыл глаза и обнаружил, что остался один. Весталки ушли, чтобы принять участие в ночном бдении. Положив завещание в складку тоги, он поднялся. Две тысячи талантов! Это делает Кальпурнию богатой наследницей. Как только ее официальный траур закончится (десять месяцев пробегут незаметно), он сможет выдать ее замуж за какого-нибудь достойного человека. Достаточно влиятельного, чтобы помочь его младшему сыну. Рутилия будет очень довольна!
Интересно, однако, что Цезарь не обеспечил будущее своего возможного отпрыска от Кальпурнии. Это значит, либо он знал, что ребенка не будет, либо считал, что если он будет, то не от него. Он слишком много времени проводил за рекой с Клеопатрой. А Гай Октавий теперь — первый в Риме богач.
Лепид услышал об убийстве Цезаря в городе Вейи, неподалеку от Рима, чуть севернее его. На рассвете он уже был у Антония. Серый от потрясения и усталости, он выпил кубок вина и посмотрел на хозяина дома.
— Ты выглядишь хуже, чем я себя чувствую.
— А я чувствую себя хуже, чем выгляжу.
— Странно, но я не думал, что смерть Цезаря так сильно подействует на тебя, Антоний. Если подумать обо всех деньгах, которые ты унаследуешь, то…
При этих словах Антоний дико захохотал и забегал по комнате, хлопая себя по бедрам и круша огромными ножищами пол.
— Я не наследник Цезаря! — завопил он.
Лепид, разинув рот, уставился на него.
— Ты шутишь!
— Я не шучу!
— Да кому же их еще оставлять?
— Подумай о самом невероятном.
Лепид чуть было не подавился.
— Гай Октавий? — прошептал он.
— Гай Cunnus Октавий. Все это отойдет девочке в тоге мужчины.
— Юпитер!
Антоний тяжело опустился в кресло.
— А я был так уверен, — пробормотал он.
— Но Гай Октавий? Здесь нет никакого смысла, Антоний! Сколько ему? Восемнадцать или девятнадцать?
— Восемнадцать. Он сидит по ту сторону Адриатики, в Аполлонии. Интересно, говорил ли ему Цезарь об этом? В Испании они очень сдружились. Я не прочел завещание до конца, но, без сомнения, он его усыновляет.
— Много важней, — сказал Лепид, подаваясь вперед, — что теперь будет. Разве ты не должен поговорить с Долабеллой? Он старший консул.