23 
– А чего ты хочешь от меня?
– Ну ты даешь! Заметь, я все это предвидел. Но тут ты меня просто убиваешь!
Мне его реакция показалась странной, хотя, может быть, и вправду, для того чтобы уйти из дома, лучшего момента не придумаешь: теперь мы могли на пару с Кориоланом позволить себе приятную и спокойную жизнь. Но, по-моему, наоборот, нужно было сражаться, а не бежать. Я отлично понимал, что он имеет в виду: на моем месте он бы ударил в набат и отправился в добровольное изгнание. Безусловно, я должен был что-то предпринять. Но я человек практического склада: в кармане у меня сто двадцать франков; пижама, не говоря уж о зубной щетке, осталась дома – и куда при всем при этом отправиться на ночлег? В какую-нибудь жуткую гостиницу? Да все уже кругом закрыто… А утром просыпаешься в жалкой, выстуженной комнате… нет, решительно это не по мне! Я должен вернуться, дать Лоранс понять, что вижу все ее убогие, почти бесчестные приемы, и тут же установить правила игры: она не должна мешать мне распоряжаться моими средствами. Только не могу я бесконечно строить из себя оскорбленного: подолгу симулировать негодование попросту не в моих силах. Во всяком случае, успеха в этой роли я никогда не имел.
Кориолан давно уже все это знал; знал он и то, что разыграть большой скандал, в чем он сам преуспел бы, я не сумею. Как обычно, все знали про меня всё заранее, и даже более того. А так как мои поступки, по обыкновению, легко прогнозировались, это мешало мне выработать новую линию поведения, а вернее, освобождало от необходимости что бы то ни было придумывать.
К тому же я хотел не бросить Лоранс, а всего лишь поставить ее на место. Почему-то я был уверен, что легко обведу ее вокруг пальца. Да, я плохо знал Лоранс… Все никак не мог вообразить, что на мои слова: «Будь любезна, дай мне заработанные мною деньги» – она ответит: «Нет, я оставлю их себе!» Разве такое может произойти между людьми, которые уже давно живут вместе, делят общую постель, говорят друг другу нежные слова? Неужели такой цинизм и впрямь возможен? А ведь Лоранс дорожит своей репутацией нравственного человека…
Я все хорошенько взвесил и потерял всякое желание разговаривать с ней сегодня же вечером, сгоряча. Это было выше моих сил. Нет, я лягу в студии, а завтра прямо с утра и приступлю – буду с ней обаятелен, но тверд. В квартиру я вошел на цыпочках, с облегчением убедился, что Лоранс еще нет дома – ее бридж затягивался порой допоздна, – и отправился к себе спать. Во всяком случае, Лоранс не знала того, что я для себя уже решил: не сдуру, но от полноты души я отдаю ей то, что она у меня отбирает. Вот такое соотношение – она гораздо ниже меня. Убаюканный мыслью, что не придется разыгрывать ни ярости, ни возмущения, я почти сразу же заснул.
Но посреди ночи проснулся в холодном поту. Я понял, почему был наказан: мне захотелось смешаться, слиться с кланом имущих. Не важно, что это состояние длилось всего минут десять, когда, одетый в строгий костюм, я стоял рядом с тестем, вернувшим мне свое расположение, и на меня уважительно поглядывал банкир, – тогда-то я и почувствовал себя уверенно, самодовольно, респектабельно, комфортно и в полнейшей безопасности. Я почувствовал себя «причастным». И когда этот грузный банкир объяснял мне, какие проценты он настрижет со стрекоз благодаря тому, что одалживает им деньги, заработанные муравьями, мне это было почти что интересно; на этот раз торгашам удалось меня соблазнить, а ведь я семь лет прожил среди них, так и оставаясь чужаком. Я был наказан там, где согрешил; деньжата меня и наказали (омерзительное слово, куда противнее, чем «шлягер»), и все же на какое-то мгновение я в них уверовал, уверовал, что мне они теперь доступны; но, как говорится, банк дал – банк взял.
В полдень я вошел к Лоранс; она сидела на постели, на нашей постели, с подносом на коленях и похрустывала сухариками. Свежая, румяная, аппетитная; брюнеткам, чуть склонным к полноте, идет зрелость – с возрастом они только расцветают, и я пожалел, что нечасто наслаждаюсь этим зрелищем (а что мне мешало это делать?). Надо сказать, я толком не знал, чего же мне хочется, хотя вроде бы наметил четкую и ясную цель. А вот Лоранс казалась спокойной.
– Здравствуй, милый! – И она протянула мне руки, я положил голову на ее мягкое, душистое плечо, и от этого родного запаха, от этой ласки все мои опасения улетучились.
Просто дурь у человека разыгралась, дурь и тщеславие, ну и, конечно же, Лоранс боится, как бы я ее не бросил. Меня прямо-таки затрясло от пылкого желания, надежды, чаяния убедиться в том, что и впрямь моя жена дуреха, и дуреха еще большая, чем я, бывало, замечал. Я сел прямо:
23 
