71 
- ………………………………………
- Конечно, всему своё время,
- Но правдою трудно нам жить.
- Лишь сытыми можем мы зренье
- На всё любопытно острить.
- С стаканом раздавшись на креслах,
- С кипучим довольством в груди,
- С приятною тяжестью в чреслах
- На мир ты теперь погляди…
А Михаил Капитонович своих сил не рассчитал.
* * *
Он стоял на тротуаре, вокруг громоздились слабо светившие окнами дома, которых он не узнавал. Он посмотрел направо, потом налево, потом повернулся кругом, пошатнулся и опёрся рукой о шершавую стену. Он не понимал, с какой стати у него в голове вертелось: «С стаканом раздавшись на креслах…» – мозг сам что-то декламировал, и тут Михаил Капитонович вспомнил грузную фигуру напротив – раздавшуюся в креслах. «Это этот… – Он забыл фамилию, она вылетела из головы. – Ну как его?» Он нашарил в кармане папиросы, спички и попытался закурить: «Иванов! – вспомнил он. – Нет, Ива́нов… У него ещё лёгкая фамилия и трудное имя… А кто это сказал: «лёгкая фамилия и трудное имя»?.. Кто-то это сказал… про Ива́нова…» Ветер задувал огонь, Михаил Капитонович поворачивался, его шатало, он схватывался за стену дома и снова пытался зажечь спичку.
– Што, барин! Куда тебе? – вдруг услышал он.
Михаил Капитонович спрятал спички, передвинул в угол рта незажжённую папиросу и попытался вглядеться, кто это его окликнул и его ли, для этого он опёрся спиной о стену дома.
– Куда? А в тюрьму! – почему-то сказал он, хотя ему надо было в контору, он мог в ней ночевать ещё две ночи.
– Прямо-таки в тюрьму? – Кучер, сидевший на козлах пролётки, помахивал хлыстом. – А можа, не в тюрьму, а ищо куда? Што ж сразу в тюрьму-то?
– А и в тюрьму! – упрямо выговорил Михаил Капитонович. – А почему не в тюрьму?
– А можа, ишо куда? Где женка-та ждёт? Не в тюрьме жа!
Михаил Капитонович снова нашарил спички. Он пытался понять, почему этот… как его… его не понимает…
– Ладно, барин, коли тебе в тюрьму, то давай топай! Мне туда покеда не по дороге!
Кучер махнул кнутом, пролётка тронулась, и Михаил Капитонович проследил за ней взглядом. Он увидел, что метров через тридцать она остановилась, в неё кто-то сел и дальше она исчезла в темноте.
Сорокин просыпался тяжело, потому что всё время с кем-то разговаривал. Разговор был трудным, он кому-то что-то доказывал, ему не верили, и он продолжал. Те кто-то, кому он доказывал, менялись, они были неуловимы, и вдруг он проснулся и сел. Разговор прекратился. Он потёр глаза и стал искать часы. «Кукушка» висела на стене справа. Время было без десяти двенадцать. «Ночи или дня?» – подумал Михаил Капитонович. В окне на улице было светлее, чем в конторе, и он понял: «Дня!..» Он снова лёг, укрылся пальто и попытался вспомнить, что было вчера вечером. Это было сложно, поскольку в памяти образовались провалы. Однако он вспомнил, что после свалки пошёл к следователю, там показывал обложку найденной книги, ещё там был Яшка… Яшка тёрся к нему и пытался извиниться за то, что «кунал»… Потом был журналист… Он вспомнил, как они ужинали, и почувствовал голод. И вдруг ему в голову пришло когда-то давно услышанное о том, что на ночь слишком много наедаться нельзя, что от этого утром хочется есть ещё больше. «Кто это сказал?.. – попытался вспомнить он. – А ещё «лёгкая фамилия и трудное имя»…»
Он рывком сбросил пальто и снова сел: «Это же леди Энн… Элеонора… тогда… на санях… Она сказала: «лёгкая фамилия и трудное имя»! Это она ведь про Ива́нова! И правда, фамилия Ива́нов – это легко; а имя Всеволод Никанорович, конечно, это трудно! Вот!» – И у него всплыл весь вчерашний вечер. Вдруг ему показалось, что он услышал крики чаек, он прислушался: «Чёрт, не может быть – это же далеко! Какие они противные!» Он вспомнил возникшее у него вчера неприятное ощущение, когда увидел разгуливающих и летающих на свалке чаек. Раньше эти птицы всегда представлялись ему парящими над белыми бурунами синих морских волн, как символ далёкого и романтического чего-то, какой-то непостижимой свободы, а оказалось… Он прислушался, но вокруг было тихо.
«Померещилось!»
Михаил Капитонович накинул пальто, сунул в сапоги босые ноги и выбежал «до ветра».
«Бр-р-р! Какая холодина!» – подумал он, когда вернулся.
Есть было нечего, и он вспомнил позавчерашние колбаски Давида Суламанидзе и тут же снова то, что вчера они ели с журналистом.
- Лишь сытыми можем мы зренье
- На всё любопытно острить.
- С стаканом раздавшись на креслах…
– Сытыми!.. Ха-ха!.. Да ещё на креслах…
71 
