67 
Я задумался о Гуле. Хоть я и был подарен ей отцом, она стала самой дорогой наградой за мое нежелание спокойной жизни.
Я оглянулся, разыскивая ее взглядом. Она перекладывала что-то в своем двойном бауле, сидя на песке ко мне спиной. Ее изумрудное платье-рубаха в вечернем прогретом воздухе отливало перламутром.
«Мое будущее теперь с ней, и оно уже не мое, оно – наше, – подумал я, не сводя глаз с ее спины. – Мы теперь всегда будем вместе, и то, что мы такие разные, убережет нас от однообразного спокойствия семейной жизни. Где мы будем жить? Конечно, в Киеве… Там, где есть жилье…»
Мысли о Киеве вернули меня в состояние тревоги. Мне хотелось как можно быстрее вернуться туда, домой, но одновременно возник и страх, страх скорее за Гулю, чем за себя. Я тоже был беззащитен, но моя безопасность волновала меня куда меньше. Я собирался возвратиться в Киев со странно любимой женщиной. Я еще не полностью осознавал, как я люблю ее. Я только знал, что она – самое дорогое, что есть у меня. Для безмятежной жизни во все времена требовалось лишь одно условие – быть никому не нужным, то есть – говоря современным языком – не высовываться. К сожалению, с самого начала я высунулся, и, кажется, слишком далеко. Если бы так далеко высунулся из гнезда какой-нибудь птенец – он давно бы уже упал и был съеден кошкой.
«Может, не Киев? Может, Астрахань или любое другое место, где можно на первых порах устроиться вдвоем налегке, в каком-нибудь общежитии, а дальше уже вставлять свою жизнь в достойную рамку? Нет, – понимал я. – Все это – лишь фантазии. Я не смогу не вернуться домой. И не стоит самого себя пугать раньше времени – может, те, кому я испортил торговлю „детским питанием“, уже лежат под землей на санитарной глубине в полтора метра? Может, и те, кто уложил их туда, тоже лежат рядом и только датами смерти на мраморе памятников отличаются от первых?»
Жизнь всегда интереснее смерти.
Я оглянулся по сторонам. Галя сидела на своей подстилке и что-то вышивала.
В вечереющем воздухе я заметил только клубок с красными нитями у нее на коленях. Странная идиллия, возникшая в этот день после обеда, и настораживала, и умиляла меня одновременно. А где полковник? Я еще раз оглянулся по сторонам.
Его нигде не было. Может, он спустился к мумии?
Ведомый любопытством, я вышел на край песчаного холма и бросил взгляд вниз. Солнце уже не попадало своими ослабшими лучами на место наш поисков. Я различил внизу черную мумию, но полковника Тараненко видно не было.
Озадаченный, но не более того, я возвратился к костру. Присел рядом с Петром.
Прислушался к треску огня.
– Петя, – произнес я минут через пять. – Я хочу поговорить с тобой…
* * *
Петр поднял на меня вопросительный взгляд. Его лицо было освещено бликами огня, который подчеркивал его опускавшиеся до подбородка черные усы.
– Ты знаешь, – заговорил я, – мне кажется, что мы с Гулей здесь лишние…
Это больше ваше дело, твое, Гали и полковника… Я чувствую, что… ну как бы это сказать? Я – русский. Гуля – казашка. Я только сейчас стал осознавать, что для вас – это прикосновение к святому…
Я говорил совершенно искренне; искренность мешала мне четче излагать мои мысли, но Петр неожиданно поднял к лицу руку, словно желая остановить меня. Я замолчал.
– Ты не прав, – сказал он по-русски. – Ты совершенно не прав. Мы не нацисты, и не нужно нас бояться. Мы не заявляли, что «Украина только для украинцев». Если ты любишь Киев, ты должен полюбить и Украину. И совершенно не обязательно для этого надевать сорочку-вышиванку и вешать над дверью рушник…
Мы все вместе: украинцы, евреи, русские, казахи построим европейское государство…
Я остолбенело слушал Петра. В голове не укладывалось, что это речь члена УНА-УНСО. Что-то тут было не так. Мало того, что он заговорил со мной по-русски, он еще и высказывает мысли, созвучные скорее декларации прав человека ООН, чем упомянутой организации, о целях и задачах которой я читал в газетах нечто совершенно противоположное.
– Ты обязан остаться с нами до конца, – продолжал он. – У нас еще много работы. Вечером вернется Витольд Юхимович, и тогда мы тебе все расскажем…
– Вернется? – удивился я.
– Да, он ушел в город. Вернется с новостями. Потерпи еще часика два…
У меня пропал дар речи. Оказывается, пока я спокойно делил наш «дружный коллектив» на три заинтересованные стороны: нас с Гулей, СБУ и УНА-УНСО, две последние нашли общий язык и стали одной заинтересованной стороной. И теперь, похоже, они собирались пригласить нас с Гулей влиться в их ряды.
67 
