читайте - не пожалеете 
83 
Когда через минут пять мы уже открытыми глазами посмотрели в окно, то увидели, что едем вдоль берега, вдоль Каспия, то немного поднимаясь над ним, то приближаясь почти к кромке воды. Красота увиденного затягивала наше молчание.
Окно оказалось не единственным нашим открытием в это утро. Под нижними полками уже в солнечном свете мы обнаружили коробку с посудой, ложками и вилками, примус и бутылку керосина, четыре старых верблюжьих одеяла с вытертыми восточными орнаментами. Уже позже я заметил, что в туалете, на стенке, одновременно являвшейся дверью в грузовую часть вагона, чьей-то рукой был приклеен портрет Пушкина, наверное вырезанный из старого «Огонька».
Было ясно, что мы были не первыми обитателями этого вагона, и мы сполна ощутили чувство благодарности перед нашими предшественниками. Все, что мы нашли в это утро, было тщательно почищено и уложено. Даже примус блестел медью так, словно им никогда не пользовались.
«Мы заплатили за вагон-люкс», – подумал я, вспомнив об отданных за замену вагона долларах. Теперь оказалось, что вагон того стоил.
Петр умело заправил примус керосином, накачал его и зажег.
– Ты извини меня за вчерашнее, – сказал он мне по-русски, и я понял, что он действительно чувствует себя виноватым. – Это все табак… Не тот табак…
– Цэ взагали нэ табак! – громче обычного произнесла Галя сердитым голосом.
– Ты наркотыкив накурывся!
Петр поискал глазами по купе. Я, поняв что он ищет, достал из-под стола кулек. Он зачерпнул ладонью «табака» и поднес ладонь к глазам.
– Тю! – только и сказал он, мотнув головой. Потом выставил ладонь в дырку окна, и «табак» унесло ветром.
– Отак бувае! – сказал он сам себе. Потом опять посмотрел на меня. – Все равно извини, Коля. Я уже там не помню, что говорил…
– Ничего, – я махнул рукой.
Галя уже пристроила на примус котелок с водой. Стоял он не очень твердо на плоской решетчатой подставке – хорошо, что посредине подставки было круглое отверстие – нижняя полусфера котелка на два-три сантиметра садилась в это отверстие, придавая конструкции относительную устойчивость.
Гуля мелко нарезала на столе палочку сушеного мяса. Я с интересом наклонился к мясу.
– Это водитель дал, баранина. – Гуля кивнула на пакет, лежавший у нее под боком на полке. – Суп будет.
Уют продолжался. Я смотрел в окно, на море, над которым поднималось солнце. На виноградники, вдруг вклинившиеся в узкое пространство между вагоном и морем. Состав ехал неспешно, давая возможность внимательно рассмотреть все, мимо чего мы проезжали. Я с интересом наблюдал за двумя женщинами в черном, которые опрыскивали виноград, потом за лодкой, на которой двое пацанов отплывали от берега порыбачить. Их весла мерно опускались на воду.
– А як ты думаешь, Коля, що з цым писком робы-ты? – раздался за моей спиной голос Петра.
Я пожал плечами. Подумал – вопрос только звучал просто.
– Честно говоря, не знаю, – признался я. – Ясно, что его надо как-то разумно использовать… Но ведь страна большая, а песка мало…
– Мало, – кивнул Петр. – Маловато. Я обернулся и увидел, что теперь уже он глубоко задумался.
– Якбы його потрошку в дытячых садках розсыпаты, як полковнык говорыв? – раздумчиво произнес он, потом почесал рукой затылок, провел пальцами вниз вдоль усов, словно подравнивая их. – Всэ одно на всю Украйину нэ выстачыть… Можэ, полковнык щось прыдумае? Там розумных людэй багато працюе, в СБУ. И якщо воны цьш ранишэ займалысь, то мабутъ зналы – для чого…
– Да, полковник, наверно, что-то уже придумал, – на словах согласился я с Петром, хотя слабо мне верилось, что Витольд Юхимович имел на песок какие-то конкретные планы.
Пообедав, мы все разлеглись по полкам, решив устроить себе «тихий час».
Солнце уже несколько часов не заглядывало в наше окно. Оно висело где-то вверху, над поездом. Но тепло, оставленное внутри купе его утренними лучами, еще присутствовало в воздухе, которым мы дышали.
Гуля теперь лежала на верхней полке, а я – внизу, на жестких досках, обитых дерматином. Спать не хотелось, но даже просто лежать, покачиваясь в такт идущему поезду, было приятно. И я, закрыв глаза, лежал на спине. В голове крутились фантазии, рожденные моим хорошим настроением. Я представлял себя в виде героя, возвращающегося домой с войны. Странным образом этот герой начал приобретать черты одного из запорожских казаков с картины, посвященной коллективному написанию письма турецкому султану. На голове моей был оселедец.
83 
