97 
Только Галя и Гуля не вписывались в этот вариант.
А Галя и Гуля продолжали тихий разговор. Галя рассказывала о своем детстве в селе подо Львовом, о родительском хозяйстве. Говорила она по-русски с заметным акцентом.
Откуда-то из-за вагонов долетел до нас многоголосый пьяный смех. «В полку бомжей прибыло», – подумал я.
На потемневшем небе проявились звезды, сначала самые яркие. Трещал костер, разбавляя дымом вокзальный запах. Пламя костра напоминало мне об осени, о ритуальном сжигании опавших листьев на даче у родителей, о детстве.
Этот вечер принес не только ностальгические воспоминания. Нарастающий шум поезда привлек наше внимание. Женщины замолчали. Мы повернули головы в сторону основной магистрали на Ростов. Мощный прожектор приближавшегося локомотива, дотянулся до нас, оттолкнув, сумерки за границы светового коридора. Состав замедлил ход метрах в трехстах. У меня глаза заслезились от яркости прожектора и я, отвернувшись, увидел на грязной земле наши тени.
А поезд уже вползал между нашим и составом «ассорти», занимая единственную свободную ветку. Локомотив медленно проехал мимо, потянулись крытые товарные вагоны, испещренные трафаретным шифром.
Минут через пять после остановки состава мы ожили. Петр подкормил костер.
Подошел к вагону напротив.
– «Собственность станции Батайск-товарная», – прочитал он трафаретную надпись внизу.
Мои глаза, отдохнув от агрессивного прожектора, снова привыкали к мягкому свету костра.
– Ты нэ знаеш, дэ цэй Батайск? – спросил Петр.
– Нет.
– Чуть дальше, километров пять отсюда, – прозвучал где-то рядом знакомый мужской голос.
Я оглянулся. Насколько костер мог освещать наш участок коридора между двумя составами, никого не было видно.
– Хто цэ? Полковнык, вы? – громко спросил Петр.
Из-под вагона, принадлежавшего станции Батайск-товарная, выкатилась бутылка пива, потом вторая. Бутылочное стекло звякало, натыкаясь на камни.
Когда бутылки застыли возле наших ног и вернувшаяся к нам тишина показалась тревожной, из-под вагона выкатилась еще одна бутылка.
– Есть чем открыть? – спросил знакомый голос.
– Ну и свыня вы, полковныку! – сказал Петр и, вздохнув, присел на ящик.
– Ты чего? – Из-под колес батайского вагона вылез Витольд Юхимович. – Перепугался, что ли?
Полковник был одет все в тот же адидасовский спортивный костюм и джинсовую куртку. Он отряхнулся и посмотрел на Петра.
Петр не ответил. Только еще раз вздохнул.
– А у тебя есть, чем открыть? – Полковник посмотрел на меня.
Я поднял одну бутылку, зацепил ее ребром крышки о железную ступеньку нашего вагона и ударил сверху кулаком.
– С приездом! – сказал я, протягивая открытую бутылку полковнику.
Полковник взял бутылку, глотнул пива, утер свободной рукой короткие усы.
– Почему с приездом? – как ни в чем не бывало, спросил он. – Я сюда раньше вас приехал!..
Тут уже я пожал плечами. Внезапно нахлынувшая усталость отбила всякое желание задавать полковнику вопросы, которых поднакопилось немало.
– Наверно, он появился не для того, чтобы сразу исчезнуть, – подумал я.
– Ну что, – после второго глотка пива обвел нас полковник бодрым взглядом.
– Отдохнули? Пора и делом заняться!
Все посмотрели на полковника озадаченно.
– Собирайтесь, – сказал он.
– Куда? – спросил я.
Полковник посмотрел на часы, повернув циферблат к костру.
Через сорок минут отъезжаем, – произнес он.
– На чем?
– На поезде. Только не на этом! – Он кивнул на наш вагон. – Потом все объясню!
Последнее обещание полковника прозвучало весьма кстати. Петр поднялся с ящика, бросил выжидательный взгляд на женщин. Гуля и Галя тоже встали.
– Ну давайте, давайте, – торопил полковник Тараненко.
Он стоял под вагоном, пока мы собирали вещи. Посмотрев на Витольда Юхимовича из сквозного окна купе, я заметил на его лице печать усталости.
Отблики костра создавали драматическое, театральное освещение. Мешки под его глазами при этом освещении казались синяками, а само лицо было мертвенно бледным. Обычно аккуратные ровно подстриженные усы полковника потеряли форму.
«Видно, и ему нелегко далась эта дорога», – подумал я. Нет, я не жалел полковника, не ощущал никакого к нему сочувствия. Если кого-то мне и было сейчас жаль, так это наших женщин и идеалиста Петра. И себя, конечно, тоже было жаль. Полковники не бывают идеалистами. Наш полковник не был исключением, а значит, все его трудности являлись лишь тяготами военной службы. Не столько военной, сколько секретной. «Может, он романтик и авантюрист? – подумал вдруг я. – Ведь, судя по возрасту, в ГБ он пришел в то время, когда свободно путешествовать по миру могли только сотрудники разведки… Надо будет спросить его, много ли он путешествовал?»
97 
