97 
— Я тебя прошу, — говорю я, стараясь не поддаваться растущей неприязни. — Скажи, что я могу сделать, чтобы положить конец этому безумию. Я сделаю все, что ты хочешь.
— Я хочу, чтобы ты пошел к сержанту Клейтону и сказал ему, что Милтон пристрелил того мальчика вполне хладнокровно. Если, конечно, ты это всерьез. И заодно скажи ему, что знаешь об убийстве Вульфа.
— Но Милтона уже нет, — упираюсь я. — И Вульфа тоже. Какой тогда смысл?
— Я так и думал, что ты не захочешь.
— Но это же ничего не значит, — говорю я. — Это ничего не даст.
— Ты понимаешь, как это смешно, а?
Я гляжу на него, качая головой. Он, кажется, твердо решил не продолжать, пока я об этом не попрошу.
— Что именно? — спрашиваю я наконец. Слова вырываются торопливо, скомканно.
— Что меня расстреляют как труса, а ты будешь дальше жить как трус.
Я встаю и отхожу от него как можно дальше — в самый дальний угол.
— Ты просто хочешь сделать мне больно, — говорю я.
— Да? А я думал, что хочу говорить с тобой начистоту.
— Неужели обязательно быть таким жестоким? — спрашиваю я еще тише.
— Меня этому тут научили. И тебя тоже, просто ты этого не осознаешь.
— Но ведь немцы тоже стараются нас убить, — протестую я. — Ты был в окопах. Мимо тебя свистели пули. Ты ползал по ничьей земле среди трупов.
— А мы делаем то же самое с ними — разве это не значит, что мы ничем не лучше их? А, Тристан? Ну же, я хочу знать, объясни мне.
— С тобой невозможно разговаривать.
— Почему? — Он искренне удивлен.
— Потому что ты веришь в то, во что хочешь верить, и не желаешь слушать никаких аргументов ни за, ни против. Все эти твои убеждения ставят тебя выше всех прочих людей, но куда деваются твои высокие принципы, когда речь идет о других вещах в твоей жизни?
— Тристан, я вовсе не считаю себя выше прочих. — Он качает головой, потом глядит на часы и нервно сглатывает. — Уже скоро.
— Еще можно все изменить.
— Что значит «о других вещах в моей жизни»? — спрашивает он, глядя на меня и беспокойно морща лоб.
— Тебе что, картинку нарисовать?
— Да хорошо бы. Выкладывай. Если тебе есть что сказать, то скажи. В конце концов, скорее всего, другой возможности у тебя не будет.
— С самого начала, — говорю я, не колеблясь ни минуты, — с самого начала ты поступал со мной по-свински.
— Да неужели?
— Давай не будем притворяться. Мы подружились в Олдершоте. Во всяком случае, я считал, что мы друзья.
— Но мы ведь и правда друзья, — настойчиво говорит он. — Почему ты решил, что нет?
— Я думал, что, может, мы нечто большее.
— Интересно, почему бы это?
— Ты что, правда не понимаешь?
— Тристан, — он вздыхает и проводит рукой по глазам, — пожалуйста, не надо опять заводить разговор на эту тему. Только не сейчас.
— Ты так говоришь, как будто это ничего не значит.
— Так это ничего и не значило! Боже мой! Что ты вообще за человек? Неужели ты так убог душой, что не можешь понять, что такое утешение?
— Утешение? — потрясенно переспрашиваю я.
— Тебе обязательно надо все время пережевывать одно и то же! — Им овладевает гнев. — Ты хуже бабы, понял?
— Иди на… — говорю я, но вяло, без души.
— Нет, это правда! И если ты сейчас же не сменишь тему, я позову капрала Моуди и попрошу его запереть тебя где-нибудь еще.
— Моуди убит, — сообщаю я. — И ты бы это знал, если бы дрался вместе со всеми, а не прятался в удобной норке.
Он колеблется. Отводит взгляд и прикусывает губу.
— Когда это случилось?
— Несколько ночей назад, — говорю я небрежно, словно о погоде, до такой степени я привык к смерти. — Слушай, это неважно. Он убит. Уильямс и Эттлинг убиты. Милтон убит. Все убиты.
— Не все, Тристан. Не преувеличивай. Я жив, ты жив.
— Но тебя расстреляют, — говорю я, едва удерживаясь от смеха, настолько абсурдно это звучит. — Та к поступают с собирателями перышек.
— Я не собиратель перышек, — сердито говорит он и встает. — Они трусы. А я не трус, я человек принципов, вот и все. Разница колоссальная.
— Да ты, кажется, и вправду в это веришь. Знаешь, я бы понял, если бы все случилось один раз. Я бы подумал: «Ну, это было перед отправкой из лагеря. Мы беспокоились, боялись того, что нас ждет. Человек ищет утешение где может». Но во второй раз начал именно ты! А потом смотрел на меня с таким отвращением!
97 
