Лёгкий, ненавязчивый романчик 
79 
Как и почему она оказалась рядом, Воробьева не помнила. Был момент, когда, переступив порог церкви, Полина едва устояла на ногах. Почувствовав непреодолимую слабость, она опустилась на колени, склонила голову и так замерла. Единственным желанием было – чтобы время остановилось и отпала необходимость возвращаться в ту жизнь, где она никогда не была и не будет счастлива.
Все шло к тому, что она сама давно могла поставить точку на своем жалком, никому не нужном существовании. Кого она пожалела? Чего испугалась? Полина не хотела быть похожей на свою мать, прожившей, по ее мнению, бездарную, полную зависти к чужому счастью жизнь. Наложить на себя руки означало бы признать правоту Маргариты Петровны, оправдать ее способ решения всех проблем. Полина не могла позволить себе такой слабости, тем более душа ее расцвела и наполнилась надеждой в тот самый день, когда в коридоре издательства она увидела мужчину своей мечты. Он поступил с ней жестоко – она простила. А теперь, когда потеряла его навсегда, единственное, о чем спрашивала себя: какими были их последние минуты? Она сказала ему: «Береги себя…», а он улыбнулся. Она должна была удержать его, должна была уговорить остаться. Не смогла. Это она во всем виновата. Если бы согласилась поехать с ним, он был бы осторожнее.
Беззвучные слезы катились по щекам, когда Полина нашла в себе силы поднять лицо. Размытые фигуры святых на фресках, дрожащие огоньки свечей, запах ладана и едва уловимый шепот: различить слова невозможно. Совершенно очевидно, что одни просят, другие каются, третьи благодарят и, кажется, последних меньшинство.
– Поднимись, доченька, – одна из богомолок помогла Полине встать на ноги. – Ты плачь, плачь. Легче станет. Господь пожалеет, обратит на тебя взор свой, и ощутишь прикосновение ласковых ладоней его.
– Мне бы свечу за упокой…
– Пойдем, все покажу, милая.
Старушка проявила участие, на которое Полина не рассчитывала. Собственно, сердце и душа ее сейчас были настолько полны страданием, что ушла способность испытывать благодарность. Полина равнодушно и даже с опаской поглядывала на маленькую сухопарую бабульку, суетившуюся вокруг нее. Она же и попыталась разъяснить, что тяжела ноша Господней любви. Не каждому дано испытать ее, но нужно не сетовать, а благодарить Всевышнего за милости его, за внимание его.
– Оставьте меня, – отважилась попросить Полина, когда шепот старухи стал невыносим. Он не давал ей побыть один на одни со своим горем, подумать о том, как жить дальше. Как, если больше не хочется нести эту неподъемную кладь любви Господней? Устала. Нет сил сопротивляться. Смысл потерян. Ее появление на свет – ошибка. Только не ее, а расплачиваться приходится ей. – Извините, я хочу побыть одна.
– Да, да, конечно. Прости старуху, если помешала. Хотела как лучше, а оно…
– Все в порядке. Спасибо вам.
Глядя на мерцающие огоньки свечей, Полина словно растеряла все мысли. В голове только звучало набатом: «Это я виновата! Как жить?» А потом пламя свечей вдруг слилось в оранжево-желтый лик. Он словно повис в воздухе. Полина охнула и, прикрыв рот ладонью, в оцепенении смотрела на улыбающееся лицо Шахова. А он смотрел на нее, и его хитроватый взгляд пронизывал Полину насквозь.
«Дима, Дима, что-то страшное, от чего ты убегал все эти годы, догнало тебя и раздавило. Новая жизнь, которую ты для себя придумал, так быстро закончилась. Ты так дорого заплатил за миг славы. Если бы все вернуть, оказался бы ты снова в коридоре моего издательства?.. Занимался бы своим бизнесом и никогда не узнал бы о моем существовании. Теперь ты – еще одно доказательство, что меня всю жизнь предают и бросают те, кого я люблю. Клянусь, ты – последний, кому я распахнула мое сердце. И еще мне жаль… Жаль, что меня в тот миг не было рядом. Два варианта и, несомненно, оба лучше того, что произошло: либо мы погибли бы вместе, либо выжили вместе… Господи, о чем ты подумал в последнее мгновение? О чем ты успел вспомнить? О чем пожалел?»
Улыбающееся оранжево-желтое лицо, повисшее в воздухе, словно обладало способностью читать ее мысли. Полина видела, что оно не осталось безучастным ни к единому непроизнесенному ею слову. Но последний вопрос особенно впечатлил мерцающий призрак. Он разволновался и исчез, постепенно превратившись в дрожащие огоньки свечей. Каждая – чья-то скорбь по ушедшему, мольба о царствии небесном. Вот и ее свеча плачет воском, потрескивает, принимает ее страдания. Только легче не становится. Ошиблась мама, когда сказала:
79 
