94 
Теобальд и здесь все чудесно устроил: удобное кресло было придвинуто у камина, в котором уютно потрескивал огонь, на столе стояла ваза с дивным букетом свежих роматиек, так мило ожививших строгость обстановки и темную зелень бархатной обивки.
— У тебя тоже забот хватает, — проговорил Альдо с едва заметной улыбкой. — Гробница, открытая этим Картером недалеко от Луксора…
— Чудовищное везение! — со вздохом отозвался Видаль-Пеликорн, уставившись в потолок. — Надо же, чтобы сохранилась нетронутой гробница Тутанхамона, фараона не слишком значительного, зато скопившего за свое недолгое восьмилетнее правление столько богатств! Просто немыслимо!
Я не могу без слез вспоминать о моем дорогом учителе, господине Лоре, который столько сил потратил, ведя там раскопки, и ничего не нашел… Конечно, мы, бедные французы, не получаем таких сумм от меценатов, у нас нет лордов Карнавонов!
Как бы я хотел посмотреть на нее поближе!
— Так за чем дело встало? Кстати, ты узнал что-нибудь о «Розе»?
— Почти ничего нового. Я искал уже в двух местах, пока что безрезультатно. Я написал Симону, спросил, нет ли у него каких-нибудь новых сведений. Признаюсь, я начинаю терять надежду…
— И об Экстон-Мэйноре по-прежнему ничего?
— По-прежнему ничего. Такое впечатление, что супруги Килренены живут душа в душу. Но, видимо, у Ян Чанга какие-то неприятности, которые и помешали претворению в жизнь его планов. Об этом пусть тебе лучше расскажет птеродактиль, я пригласил его к ужину. Да, расскажи наконец, что тебя сюда привело?
Вместо ответа Альдо подал ему письмо Анельки.
— Так-так! — пробормотал Адальбер, прочитав его. — Ее дело тоже никак не сдвинется с мертвой точки. Через неделю состоится суд. Сперва, глядя на тебя, я пожалел, что позвал Уоррена, а теперь начинаю верить, что поступил правильно.
— Ты даже не представляешь, как это кстати. Мне просто срочно необходимо официальное разрешение на свидание с ней.
— Ну, ты уж так не торопись. Вначале оглядись, приведи себя в порядок, отдохни немного! Ужин в восемь.
Если ты полицейский, это вовсе не лишает тебя возможности быть светским человеком, и поэтому безупречный смокинг шефа полиции ничем не уступал парадной одежде князя Морозини и Адальбера Видаль-Пеликорна.
— Рад вас видеть, — проговорил Уоррен, пожимая руку Морозини. — Я выбрался сюда исключительно ради вас!
С делом леди Фэррэлс у нас возникли серьезные проблемы…
— Я надеялся, что, выяснив, каким именно образом был отравлен ее муж, мы докажем ее невиновность.
— Вы же понимаете, что этого недостаточно. Во-первых, остается подозрение в сообщничестве с другим убийцей, если таковой на самом деле существовал, во-вторых, один из слуг неоднократно показывал, что видел леди Фэррэлс одну в кабинете мужа…
— Но, полагаю, она хозяйка в своем доме и может зайти в какую угодно комнату!
— И, наконец, почему она упорно отказывается помочь и отцу, и своему адвокату, и даже мне разыскать этого проклятого поляка?
— Может быть, мне она все расскажет? Она меня вызвала сюда вот этим письмом…
Уоррен быстро пробежал глазами листок.
— Завтра вам будет дано разрешение на свидание с ней.
Я передам вам его через караульного. Должен сообщить вам: когда ей сообщили о вашем отъезде в Венецию, от отчаяния с ней случилась настоящая истерика.
— От отчаяния?
— Спросите Сент-Элбенса, он вам это подтвердит. Нет, благодарю, шампанского мне не нужно, — обернулся он к Видаль-Пеликорну, протягивающему ему бокал. — Вино я пью только за обедом, и то не всегда.
На самом деле птеродактиль пил гораздо чаще, причем никогда не хмелел. Альдо, хранивший молчание на протяжении почти всего ужина, с удивлением отметил, что за время его отсутствия археолог с полицейским по-настоящему сдружились. Это было довольно странно, но из этой дружбы можно было явно извлечь пользу. В основном собеседники обсуждали новое открытие, и с их слов Альдо понял, что оно взбудоражило всю Англию. Адальбер сдерживал себя при госте, стараясь не высказывать своего недовольства слишком рьяно.
Он был предельно мил и доброжелателен, но, слушая их милый светский разговор, в котором Адальберу не раз представлялась возможность блеснуть эрудицией, Морозини все более раздражался. Воспользовавшись паузой, когда Уоррен увлекся неизменным ростбифом, без которого ужин для истинного англичанина немыслим, он спросил:
94 
