80 
Ей не сразу удалось успокоиться, и на заре она сама пошла к колодцу за ведром воды, чтобы как следует искупаться. Потом надела свежее белье, белое перкалевое [52]платье, на шею повязала батистовую косынку (все тщательно отглаженное), на ноги — красные кожаные башмачки, на голову — широкополую соломенную шляпу с белыми лентами, чтобы уберечь лицо от солнца, которое, судя по всему, намеревалось сегодня палить нещадно. Поцеловав Луизу, она покинула ротонду.
Улица Старых Августинцев соединяла улицу Круа-де-Птишан с улицей Монмартр и пересекала улицу Пажевен. Отель Бове был одним из доходных домов, где можно было снять меблированную квартиру на месяц или на год. Это было красивое здание в стиле Людовика XV, а поскольку оно постоянно было населено, то даже не пострадало от революционных потрясений. Владелец дома сообщил Лауре, что гражданин Натей живет на третьем этаже, окна его комнаты выходят на улицу, и указал на закругляющуюся каменную лестницу с роскошными резными железными перилами. С невероятной легкостью, вздымая юбки, взлетела Лаура наверх и вмиг оказалась перед выкрашенной в белый цвет с серыми вкраплениями дверью. Сердце ее бешено колотилось, но, не медля ни минуты, она, согнув палец, несколько раз постучала в дверь. Через несколько мгновений она услышала глубокий голос, который был так хорошо ей знаком, — от его теплых интонаций она чуть было не теряла сознание, — этот самый голос задал короткий вопрос:
— Кто там?
— Я… Я, Лаура!
Дверь отворилась, и в солнечном свете пред ней предстал Батц. Впервые Лаура увидела его в таком виде: лишь панталоны и рубашка, широко распахнутая на волосатой груди. От сладкого волнения у нее защемило сердце. И в этот миг она поняла, хотя до тех пор боялась сама себе признаться, что пришла сюда, чтобы отдаться любимому.
Он почувствовал это и, не говоря ни слова, взял ее за руку и провел в комнату. Лаура оказалась в центре большого теплого солнечного пятна, скрывающего узор ковра. Какое-то мгновение Батц касался ее только взглядом, его ореховые глаза заглянули в самую темную глубину ее зрачков, и там он прочитал призыв, мольбу. Он принял ее в свои объятия и жадно впился страстным поцелуем в губы — так целует изголодавшийся любовник. Соломенная шляпа полетела на пол, за ней косынка, скрывавшая декольте, но ленточки корсета держались по-деревенски крепко, и Жан, нетерпеливыми губами ощущая нежную кожу шеи и груди Лауры, даже слегка рассердился. Подхватив ее на руки, он отнес молодую женщину на постель, куда-то отлучился, а потом вернулся с бритвой и одним движением вспорол все ленты, мешавшие ему раздевать Лауру. Одну за другой он снимал с нее многочисленные детали дамского туалета, пока Лаура не осталась в одних белых чулках на шелковых бледно-голубых подвязках. Она смотрела на него, забавляясь, восхищаясь и волнуясь одновременно, и наконец отдалась его ласкам, прислушиваясь только к своим неведомым доселе ощущениям, ведь Понталек запомнился ей лишь грубой поспешностью в постели… Они предавались любви бесконечно долго, и Лаура испытывала подлинное блаженство, но ни один из них не произнес ни слова…
И только когда они отдыхали, лежа бок о бок на белых смятых простынях, Жан, приподнявшись на локте, сказал:
— Ну, здравствуйте… Как мило с вашей стороны явиться ко мне ранним утром! Никогда еще я так дивно не завтракал!
Он смеялся, сверкая белоснежными зубами, его ореховые глаза искрились, а пальцы гладили восхитительные округлости тела Лауры.
— Великолепно, но мало, — не унимался он. — Знаете ли вы, моя красавица, что я еще очень голоден?
И тут же продемонстрировал свой голод.
Все это продолжалось пять дней. Целых пять дней безумной страсти, прерывающегося шепота слов любви, безрассудства и бесконечной нежности. Жан и Лаура познавали друг друга, и это открытие вело их к доселе неизведанным высотам. Двери были закрыты и отворялись, только чтобы пропустить водоноса — они обожали купаться вдвоем — и еще человека, приносившего еду из соседнего трактира. Все остальное нашими любовниками было забыто, все, что мешало их единению. Важным было лишь то, что случилось с ними: слова, древние как мир, но казавшиеся им удивительно новыми; минуты отдыха после любви, что тоже их не разделяли; дыхание одного смешивалось с дыханием второго, как некогда их тела, и руки Жана ни за что бы не позволили Лауре отдалиться от него. Но спал он меньше, чем она, как человек, привыкший ежедневно подниматься по тревоге, и так лежал часами, вглядываясь в чистую, совершенную красоту своей подруги, словно ограненную шелком копны распущенных волос. Он, как Пигмалион перед своею статуей, приходил в восторг от нежного света разделенной любви. В его руках Лаура стала другой женщиной, той, которую — он это знал, — он будет желать всегда, будет любить вечно. И тогда, стараясь не разбудить любимую, он овладевал ею, и Лаура прямо из сна попадала в жгучую сладостную реальность…
80 
