Последние отзывы

  132  

Поэтому отец решил по-своему распорядиться судьбой своего непокорного сына, он устроил так, что того отправили в Северную Африку, в провинцию Нумидия, где проходила очень неспокойная граница Империи с землями кочевников, постоянно совершавших набеги на римские поселения. Несмотря на все свое отвращение к войне, Марк проявил себя в армии с лучшей стороны, это Юлиан-старший должен был признать. Он заслужил высокую похвалу, как от своего командира, так и от рядовых солдат; сослуживцы считали, что именно он спас однажды целый гарнизон одной из крепостей, расположенных в пустыне, своими быстрыми умелыми действиями во время неожиданного ночного нападения отряда кочевников, причем дело тогда дошло до рукопашного боя, в котором Марк отлично проявил себя. Однако военная служба никак не повлияла на еретические умонастроения молодого человека, и Юлиан-старший продолжал беспокоиться по поводу страстной тяги своего сына ко всему возвышенному и лишенному практической пользы. И вот однажды он узнал из письма своей сестры Аррии, что Марк избран в Сенат — на одну из самых незначительных должностей, но все равно ему была оказана беспрецедентная честь, потому что молодому человеку не исполнилось еще тридцати лет. Однако выборы не обошлись без скандала: малочисленная, но шумная группа противников объявила во всеуслышанье, что Марк вовсе не является сыном Сенатора, что в действительности он Эндимион, уличный мальчишка без роду и племени, которого старый Юлиан принял в свой дом, умыл, одел и дал образование.

«Я счастлив, что ты наконец-то решил начать достойную жизнь, — писал Правитель своему сыну. — Философия должна помогать человеку жить, а не заменять собой саму жизнь».

Но его радость была преждевременной.

Как-то в начале месяца мая — в тот год, когда войско Видо, укрепленное Юлианом-старшим римскими вспомогательными отрядами, потерпело поражение от воинов Бальдемара — молодой Марк Юлиан стоял на ступенях храма Минервы вместе с уже совсем дряхлым Лукой, который, несмотря на свои многочисленные недуги, был все еще жив. Они слушали одну из зажигательных речей Изодора, направленных против непорядков в столице.

Изодор говорил перед толпой в несколько сотен человек, среди которых были любопытные учащиеся римских школ, праздные прохожие, а также торговцы и ремесленники, принесшие в этот час свои дары в храм. Внизу у подножия храма катили по улице тележки цветочников, радующие глаз своим ярким пестрым товаром, а мягкое послеполуденное солнце играло бликами на бронзовых статуях, расположенных высоко на крышах храмов и правительственных зданий; бронза пламенела и слепила глаза, сливаясь в один льющийся золотой поток. Страстный голос Изодора перекрывал монотонное бормотание жриц, произносящих нараспев таинственные гимны внутри храма, а также крики торговцев рыбой на улице внизу.

Тело Луки было скрючено тяжелыми хворями, руки дрожали; сопя от напряжения, он опирался на сучковатую палку. Вообще-то старик не питал особой любви к философам, но поскольку с возрастом почти ослеп и страдал старческими провалами памяти, он теперь, как за последнюю соломинку, держался за Марка, следуя за ним всюду по пятам, как будто в нем отныне заключалась вся его жизнь. Что же касается Марка-младшего, то он уже был достаточно взрослым, чтобы без труда разбираться во всех условностях и порядках, царивших в среде римской аристократии, к которой сам теперь принадлежал. Он был довольно красив, но не броской красотой Аполлона со скульптурных изображений римских ваятелей. Нет, красота Марка не бросалась в глаза, и источником ее были не только правильные черты его мужественного лица, но и душа молодого человека. Его крепкое мускулистое тело было одето в льняную тунику и серый плащ, накинутый с небрежным изяществом. Его внешность не пострадала от нескольких лет суровой, полной лишений жизни, проведенной в пустыни. На нем не было никаких украшений, кроме простого золотого кольца — знака избрания в Сенат. Ничто в его облике не свидетельствовало о том, что он жил когда-то совсем другой жизнью, вдали от библиотек и торжественных колоннад. Но в его горящем взоре, готовом вспыхнуть ярким бешеным огнем при виде любой несправедливости, угадывался все тот же неукротимый Эндимион.

Марк прикрыл рукой глаза от солнца и вдруг увидел, как в темном дверном проеме храма Минервы, расположенном на пятьдесят ступенек выше того места, где стоял Изодор, сквозь дымку от благовонных курений блеснул стальной клинок. Мышцы молодого человека напряглись как перед боем.

  132