31 
– В самом деле? – медленно произнес Доминик. – Я не подозревал, что вы такой заядлый зритель. В коттедже не было телевизора.
– Ничего–то от вас не укрылось, мистер Эштон. Но это был выбор хозяина – не мой, уверяю вас! Я люблю игры, телешоу, – отчаянно сочиняла она, – комедии, мыльные оперы. Фактически все то, что не требует напряженной работы ума. – И что отобьет у вас охоту присоединиться ко мне, добавила она про себя.
– В таком случае сегодняшний вечер – ваш. По программе сейчас по одному каналу международный футбольный матч, по другому – бокс. Ничего, что требует чрезмерного интеллектуального напряжения.
– Да, на самом деле, – согласилась Фиби, сдерживаясь. – Вероятно, вместо этого я просто пораньше лягу спать.
– Еще одна прекрасная мысль! Я мог бы присоединиться к вам. – Когда ее испуганные глаза поймали его взгляд, Эштон с издевкой ухмыльнулся: – Разумеется, не в буквальном смысле. Уж не вообразили ли вы, что я собираюсь поцеловать вас на ночь или еще что–нибудь в этом роде?
– Нет, – Фиби с негодованием почувствовала, как краска снова заливает ее лицо.
– Признайтесь, – с иронией продолжил он. – Вы весь вечер как на горячих угольях, словно боитесь, что я подойду к вам.
– Это неправда…
– Сомневаюсь! Эти ваши заколотые сзади волосы, чтобы их совсем не было видно, весь этот безжизненно–стерильный, монашеский вид. Вы же очаровательная, цветущая девушка! – В его голосе слышалось странное раздражение. – Вы должны ожидать, что каждый мужчина, с которым вы познакомитесь, захочет вас целовать, оказывать вам внимание, добиваться физической близости.
– Вы хотите сказать, что мне следует вести себя как уличной девке? – Фиби задрожала, с убийственной ясностью вспомнив все те грубые слова, которые он однажды бросил ей в лицо.
– Конечно, нет, – теряя терпение, произнес Доминик. – О чем, черт побери, вы говорите? Вы хотите сказать, что действительно выше всех этих грязных, первобытных желаний человеческой плоти? – Он медленно опустил голову. – Бог мой, Фиби, вы, должно быть, сверхчеловек.
– Я считаю это оскорбительным, – отрывисто произнесла она. – Существуют правила, регулирующие трудовые взаимоотношения между работодателем и работником, а это… это равносильно сексуальному домогательству. – Она пошла к двери. – Я иду в свою комнату и хотела бы, чтобы вы запомнили то, что я вам сказала.
– Есть также кое–что, что следовало бы запомнить и вам, дорогая. – Теперь его раздражение прорвалось наружу. – Это мой дом, и правила здесь устанавливаю я. И я не поддаюсь на шантаж. И раз уж вы обвинили меня в домогательстве, так тому и быть.
Она взялась за ручку двери, но Доминик, крепко схватив ее за плечи, повернул к себе. Глаза его сверкали, а выражение решимости на его лице заставило ее сжаться.
– Нет, – прошептала она. – Прошу вас. Вы не можете…
– Могу, – тихо ответил Эштон. Он оперся руками о дверь по обе стороны ее головы, лишив ее свободы передвижения и в то же время не дотрагиваясь до нее. Девушка могла чувствовать тепло его кожи, проникающее даже через ее одежду, вдыхать его запах, слышать неровный стук его сердца. Или, может быть, это пульсировала ее кровь, взбудораженная ощущениями, которые она прежде никогда не испытывала?
Ее зрачки расширились, когда она пристально смотрела в его хмурое лицо. Губы приоткрылись в легком вздохе, когда его рот медленно приблизился к ее губам, чтобы овладеть ими…
Его губы были нежными и неторопливыми, сначала только изучающими каждый изгиб ее рта.
Его рука гладила ее волосы, затем скользнула к затылку, и заколка расстегнулась, упала на ковер, а освобожденные пряди тяжелых волос водопадом заструились по плечам. Фиби услышала тихий вздох.
Его пальцы запутались в ее волосах, словно это был шелковый аркан, а он внезапно стал ее пленником. Поцелуй тем временем стал более неистовым, кончик его языка исследовал ее рот, и каждое едва уловимое движение вызывало новую волну страсти.
Ее руки медленно поднялись, обхватили его голову. Губы робко откликнулись на его неторопливую настойчивость. И это все изменило…
Доминик резко притянул и прижал ее к себе, целуя со страстной, почти грубой требовательностью, с откровенной чувственностью, не делавшей уступок ее неопытности.
Уступок, которые вдруг стали больше не нужны: она хотела узнать все, чему он мог ее научить. Попробовать все, что он предлагал. Узнавать и быть, в свою очередь узнанной.
31 
