25 
– Вас стоит поймать, мистер Грейвольф. Даже если раньше и не было причин, то теперь есть – за то, как ужасно вы со мной обращаетесь.
– А с вами, мисс Эндрюс, похоже, раньше никто плохо не обращался, – презрительно ответил он. – Вы понятия не имеете, что значит это выражение.
– С чего ты взял? Ты ничего обо мне не знаешь.
– Я знаю достаточно. Ты выросла со всеми привилегиями белых и богатых.
– Если к индейцам плохо относятся, я в этом не виновата. – Она понимала, что весь его гнев и злость идут от этого. – Ты обвиняешь в этом всех англо?
– Да, – сквозь зубы прошипел он.
– А как насчет тебя? – парировала она. – Ты же не чистокровный индеец. Как насчет твоей крови англо? Она тоже гнилая до мозга костей?
В ответ он схватил ее жесткими руками за плечи и прижал к сиденью. Его стальной взгляд резал как бритва.
– Я – индеец, – негромко сказал он, при каждом слове потряхивая Эйслин. – Не забывай об этом.
Она знала, что не забудет. Не сейчас. Этот свирепый взгляд рассеял всякую надежду, что он к ней смягчится. Он был опасен. И, чувствуя, с какой грубой силой он на нее навалился, она тревожно дернулась.
Импровизированная безрукавка обнажала мускулистые руки с твердыми, как гранит, мышцами. Пуговицы были почти все оторваны, голая грудь поднималась и опускалась в такт сердитому прерывистому дыханию. Словно высеченное из индейского камня лицо покоилось на идеальном пьедестале мощной шеи.
Серебряная сережка в ухе сверкала, как злобный глаз в темноте. Крестик на шее казался почти издевательством из-за христианской идеи добра, которое он символизировал. От Грейвольфа пахло солнцем и потом, – чисто мужской запах.
Любая женщина с унцией здравого смысла не посмела бы провоцировать этого опасного зверя. Интеллект Эйслин был выше среднего. Она даже не моргнула.
Пока длилось натянутое молчание, он был напряжен, словно лев, готовый к прыжку. Но быстро взял себя в руки и ослабил хватку:
– Надо перевязать тебе руку, пока в рану не попала инфекция.
Он говорил без эмоций, словно и не было только что никакой перепалки.
– Мою руку?
Только попытавшись ею шевельнуть, Эйслин осознала, что рука болит едва ли не меньше, чем голова. Она вспомнила, как разодрала ее, когда падала из окна.
– Да, – сказал он. И, заметив, как она скривилась, поднимая руку, добавил: – Позволь мне.
Он посадил ее повыше в уголке заднего сиденья. Его руки стали расстегивать пуговицы ее блузки. Эйслин инстинктивно вскинула руку и вцепилась в одежду. Грейвольф не двинулся, только спокойно посмотрел на нее:
– Придется оторвать рукав.
Эйслин глянула вниз и увидела, что он весь пропитан кровью. Это стало для нее шоком.
– Я… я не заметила, – запинаясь, выдавила она, подавляя тошноту и головокружение.
– Мне пришлось уезжать второпях, поэтому я просто уложил тебя в машине. Надо было отъехать на некоторое расстояние. Но сейчас твою руку нужно осмотреть.
Шли секунды. Или минуты? Они пристально смотрели друг другу в глаза. Его взгляд медленно спустился к ее губам, блестящим от мази. Она смотрела на мрачную линию его губ и думала, как они могут быть одновременно такими строгими и чувственными. Потом Грейвольф нетерпеливо покачал головой и пробормотал:
– Как я уже говорил, ты моя страховка.
И снова потянулся к блузке, но теперь Эйслин уже не стала его останавливать. Он быстро и по-деловому стал расстегивать пуговицы. Когда обнажились груди, Эйслин покраснела, ее затопила жаркая волна смущения. Но если Лукас и обратил на них внимание, это никак не отразилось на его лице.
И только когда он положил ей руки на плечи и стал снимать ткань, его движения стали медленными и осторожными, почти заботливыми. Сначала он снял рукав со здоровой руки, потом стал осторожно стягивать другой с пораненной. Ткань уже кое-где присохла, и Эйслин вздрогнула от боли.
– Извини. – И не успела она как следует подготовиться, как он резко сорвал остатки рукава. – Но это самый лучший способ. Извини, – повторил он.
– Все в порядке. Я знаю, ты должен был это сделать.
На глаза у нее навернулись слезы, но она не позволила им пролиться. Лукас смотрел ей в лицо как зачарованный. Или ему просто хотелось посмотреть, выдержит ли женщина-англо боль, не пустив слезу?
25 
