Лёгкий, ненавязчивый романчик 
70 
А ты там был такой грязный-грязный. Весь! С головы до ног в грязи. Ты был в пальто, брюках… Всё грязное, мокрое. Грязь с тебя течёт ручьями на белый пол. А ты идёшь ко мне… А мне от тебя убегать как-то неудобно. Ты берёшь меня за руку, а я одета чисто-чисто, во что-то светлое. Мне так противно… А ты грязный хочешь меня обнять… И говоришь всё время: «Подожди, подожди», и что-то ещё бормочешь, как пьяный, и снова: «Подожди, подожди!» И так это было утомительно, противно и реально, что я проснулась… Вот и запомнила этот сон. Видишь? Ерунда! А я даже спрашивала одну приятельницу, она сказала, что сон не плохой, а может быть, даже хороший. Мол, грязь во сне – это не страшно, а наоборот.
– Да-а-а! Неприятно… – сказал Миша медленно и задумчиво, – знаешь, даже извиниться захотелось за такое своё поведение. Прости, не ведал, что творил.
– Так что случилось-то? – снова своим конкретным голосом спросила Соня. – Что за беда?
– Знакомая умерла той ночью. Очень близкая знакомая. Практически родной человек. А я ничего не почувствовал тогда, и мне ничего не приснилось. Спал спокойно, а она умерла.
– Ты её любил? – быстро спросила Соня.
– Да… Но не в том смысле! Ей сорок девять лет… было. Так что…
– Это значения не имеет, сколько лет…
– Говорю же, не в том смысле, – жёстко оборвал Соню Миша. – Она была мне ближайшим старшим другом, мудрым помощником, учителем, наконец… Воспитателем, если хочешь… Но прежде всего другом.
– А что случилось? Болела?
– Да нет.
– Убили, автокатастрофа?… Сама?…
– Что значит «сама»? – быстро спросил Миша.
– Ну, самоубийство?
– Почему?…
– Угадала, да?
Миша думал несколько секунд.
– Да, угадала, – тихо сказал он, – она сама это сделала.
– Какой ужас! Прости Миша! Я не хотела…
– А как ты догадалась? – перебил её он.
– Никак. Просто, когда мне говорят, что кто-то молодой умер не от болезни, у меня первое предположение – либо автокатастрофа, либо самоубийство.
– Почему так?
– Да потому, что есть опыт и того и другого. Но ты лучше не спрашивай…
Но Миша, конечно же, тут же стал расспрашивать, сказал, что тоже бывал в авариях и вообще. Но Соня сказала совершенно спокойным голосом, что она побывала в аварии, в которой выжила только она одна. Авария произошла на трассе далеко от города, и она в полном сознании провела много времени одна, зажатая в машине вместе с мёртвыми близкими людьми.
– А за год до этого я себе вены резала. Поэтому и ношу длинный рукав или широкие браслеты надеваю. Такие вот у меня были приключения… Миша, Миша! Ты меня ещё слушаешь? Ты не думай, это давно было. Не бойся, я теперь нормальный и уравновешенный человек.
Миша был так изумлён услышанным, что не знал, что сказать.
– А твоя знакомая одна жила? Дети-то были? Или разъехались уже?… Или не было детей?
– А это что-то объясняет, Сонечка? Не было у неё детей. Одна жила. Это что-то объясняет? – Миша говорил и чувствовал сильнейшее желание услышать от Сони что-то простое, категоричное и ясное. – Но её, знаешь, все любили, у неё была куча друзей. В ней многие нуждались…
– Да ничего это не объясняет! – задумчиво сказала Соня. – Ты думаешь, я больше твоего в этом понимаю. Резать вены в девятнадцать от обиды, неразделённой любви и под сильной химической дурью в голове – это совсем не то же самое, что почти в пятьдесят надеть петлю на шею.
– А как ты узнала, что она повесилась?… – вздрогнув, спросил Миша.
– А разве ты не говорил? – искренне удивилась Соня.
– Не-ет… Кажется, нет…
Они ещё поговорили минут пять, и разговор иссяк.
– Нет, Миша, ты не думай про этот сон. Полная ерунда. Не бери в голову, – сказала Соня, явно готовясь проститься.
– Спасибо тебе, Сонечка, сказал Миша.
– Да за что же? Бог с тобой! – она хохотнула. – Ну вот, теперь ты знаешь, если надо сон разгадать, погадать, приворожить кого-нибудь, это, значит, ко мне.
– Надо бы увидеться, – сказал на это Миша.
– Да я-то всегда рада, только у нас кто-то всегда занят.
– Теперь, мне кажется, я стал посвободнее, – Миша усмехнулся сам себе и тому, что сказал, – во всяком случае, мне так кажется. Давай созвонимся на днях. Грустно мне, Соня. Очень грустно и тревожно…
– Звони…
***
После этого разговора Миша почувствовал себя на кухне неуютно. Он сходил на балкон покурить. Тяжесть, гул в голове и ватное ощущение в туловище сменились неприятной и тревожной отстранённостью. Отстранённостью от всего. От своего дома, от семьи, детей, даже от своего собственного тела. Миша ощутил, что совершенно устал от своих сомнений, тревог и переживаний. И Миша признался себе, что прежде всего устал от себя самого. За последние три бесконечно длинных дня он ни одной секунды по-настоящему ничему не радовался, ничего, по собственному убеждению, хорошего не сделал, бездействовал и был совершенно нерезультативен. Да ещё и забрался в глубокие дебри переживаний, из которых не видел никакого выхода.
70 
